Овидий Горчаков - Вызываем огонь на себя

— Мы живы! Мы живы! — кричала, не помня себя Люся. — Эмма! Наши идут! Эмма, теперь тебе и доктор и все будет!…

В калитку вбежала тетя Варя. Ее преждевременно поседевшие волосы выбивались из-под косынки, глаза сияли молодо и восторженно:

— Идут! Наши идут!

По Первомайскому переулку шли в рост с автоматами на груди разведчики в пятнистых желто-зеленых плащах и линялых пилотках с красными звездочками.

Сещинские подпольщики встретили их у горящего домика Сенчилиных, бывшей явочной квартиры советско-польско-чехословацкой подпольной организации.

Люсина мать вышла вперед. На вытянутых, дрожащих от радостного волнения руках — расшитое полотенце и последний каравай хлеба со щепоткой немецкой соли. В стороне Рославля еще погромыхивало…

— Хлеб приберегите для генерала, — улыбаясь, сказал лихого вида усатый разведчик с бакенбардами. — Мы не голодные.

В тот же день, двадцать третьего сентября 1943 года, над разрушенной Сещей на уцелевшем доме железнодорожной бани взвился красный флаг, сшитый в подполье матерью Люси Сенчилиной.

Две запыленные «тридцатьчетверки» первыми ворвались в разрушенный факельщиками-эсэсовцами военный городок. Под их гусеницами рухнул немецкий дорожный указатель, шлагбаум КПП фельджандармов. Навстречу танкам выбежала девушка в измазанном копотью белом платье. Волосы растрепаны, лицо осунулось, а в исстрадавшихся глазах горит ликующий блеск. Она вытянула обе руки, останавливая танки.

Танки остановились. Из люка переднего высунулся танкист в черном шлеме и промазученной гимнастерке.

— Пусто! — сказал он, оглядываясь. — И тут все порушили, гады!

— Наши по деревням разбежались, — крикнула Аня танкисту, — чтобы немцы их с собой не угнали, а я здесь спряталась, чтобы вас предупредить! Немцы всю базу заминировали! Но у нас карта есть!

Дымили развалины казарм и ангаров. Ветер гнал по усеянному обломками аэродрому старую афишу кинофильма «Покорение Европы». Торчал, подобно могильному памятнику, хвост сбитого «юнкерса» с косой свастикой на вертикальном стабилизаторе. Сквозь мрачные осенние облака проглянуло солнце, и пожаром запламенела желто-красная листва на обугленных, иссеченных осколками деревьях, и, вспыхнув, заалел флаг над дымящейся Сещей.

Они встретились в Сеще: Аня, Венделин, Ян Большой, Стефан, Люся, Паша, Варвара Киршина. У развалин взорванной сещинской тюрьмы, напротив сгоревшего Аниного дома, вспоминали они павших побратимов по подполью — Костю Поварова, Яна Маньковского, Ваню Алдюхова, Мотю Ерохину и многих других, думали о тех, чья судьба тогда была неизвестна — о Вацлаве Мессьяше и Герне Губерте…

Друзья встретились, чтобы проститься. Одних звали вперед военные дороги, другие оставались на пепелище. Мало было сказано слов, но многое сказали глаза в эти минуты расставания. Сколько счастья и ликующей радости в этой короткой встрече, в их смехе, словах и улыбках! И какая невысказанная и невыразимая грусть таилась в том же смехе, в тех же словах и улыбках, в молчаливых паузах, в глазах друзей, в их прощальных рукопожатиях.

— Будь здрава, Анюто!

— До видзения, панна Аня!

— До свидания, друзья! До свидания, Вендо, Стефан, Янек!…