Предтеча Ленина. В спорах о Нечаеве - Александр Григорьевич Гамбаров
Здесь между Н.П. Огаревым и Романом произошел следующий диалог:
Огарев: Давно ли вы из России?
Роман: С октября прошлого года.
Огарев: Откуда едете и куда направляетесь?
Роман: Из Баден-Бадена через Швейцарию в Париж.
Огарев: Не знаете ли, где в настоящее время находится Погодин?
Роман: Не знаю.
Огарев: Не знаете ли, где теперь находится Кельсиев?
Роман: Не знаю, но знаю, что издание его сочинений купил М.И. Семевский и сделал хорошее коммерческое дело, нажив большие деньги.
Огарев: Скоро ли вернетесь в Россию?
Роман: Не думаю да и незачем.
«Выпив стакан поданного чаю, Огарев ушел и уже более ласково простился со мною и удостоил меня пожатием руки.
По уходе Огарева, Тхоржевский просил меня не удивляться расспросам первого, – встреча русского возбуждает, конечно, некоторые вопросы. […]
Затем уже мы перешли к делу, и вот что сам Тхоржевский рассказал в ответ на мое предложение. Исторические документы покойного князя Долгорукова он охотно бы передал, если бы нашел человека, не оставляющего за собою никакого сомнения в искренности желания действительно их издать и если на то будет согласие А.И. Герцена (в чем он не сомневается), у которого уже находится часть этих бумаг и который есть в этом деле главное руководящее лицо, ибо он-то занимается литературною отделкою бумаг для издания, и с которым он, Тхоржевский, связан нравственным словом и желает остаться в глазах его честным человеком, хотя, собственно говоря, Герцен не может воспрепятствовать ему, Тхоржевскому, продать документы, составляющие его неотъемлемую собственность, особенно когда продажа эта может несколько обеспечить его старость и не будет совершена в видах, противных чести.
Раньше же конца октября (по здешнему стилю) он, Тхоржевский, не может дать ответа, ибо А.И. Герцен находится теперь в Брюсселе и то оттуда часто отлучается, а потом будет в Париже, откуда приедет сюда, и тогда, переговорив с ним, Тхоржевский напишет мне по тому адресу, который я ему пришлю. По приезде же моем в Париж, он просил меня тотчас выслать ему мой адрес, как равно написать, остаюсь ли я при своем намерении? Он сам намеревался ехать в Париж, но, получив письмо, что Герцен здесь сам будет, оставил это намерение. Адрес Герцена теперь в Брюсселе можно узнать у книгопродавца Лакруа; сам же Тхоржевский адресует теперь письма poste restante, вследствие частых отлучек Герцена из Брюсселя. Тхоржевский предложил мне сначала письмо к Герцену, но потом, как видно, одумался и сказал, что будет гораздо лучше, если он лично переговорит с А. И., ибо все равно до личного с ним свидания ничего не решится, а оно недалеко – недель через шесть. Наконец, – добавил он, – в эти полтора месяца он будет со мною переписываться и мы будем, говорил он, иметь возможность узнать друг друга ближе (т. е. я разумею, что он будет за мною присматривать).
Я, конечно, не настаивал на письме. Затем он меня спросил, сколько дней я еще останусь в Женеве. Имея в виду ожидаемое от вас письмо, я сказал, что останусь здесь еще до среды, так как не совсем чувствую себя здоровым после простуды. И тут проклятый лях не удержался от вопроса спросить, кто меня здесь пользовал. На счастье я мог назвать доктора Пишо, который действительно меня пользовал.
С.Г. Нечаев в зрелые годы
Не желая покончить сразу с Тхоржевским и желая узнать его мнение вперед, я под предлогом позднего времени – 10½ час. вечера – раскланялся. Он взял мой адрес, обещая сегодня утром ко мне зайти, что и исполнил в 9 часов, застав меня еще в кровати. Когда я стал одеваться и извиняться перед ним, то он просил не стесняться и принять его, как старого знакомого. С первых же слов я смекнул, что Тхоржевский начинает все более иметь ко мне доверие. Мы говорили долго по-польски, к величайшему удовольствию Тхоржевского, и я нарочно делал ошибки, а он меня поправлял. К удовольствию же своему я видел, что он располагался в мою пользу, даже после посещения сегодня утром Огарева, у которого он был по какому-то делу до прихода ко мне. Велев подать завтрак, от которого Тхоржевский не отказался, мы продолжали обсуждать совершенно дружественно свое дело: я – покупку, он – продажу. В течение всего разговора я ясно видел, что он желает продать бумаги, но что без предварения и совещания о том с Герценом, а, главное, без уверенности в том, что во мне он не ошибается, он не решался окончательно высказаться. При этом он сказал мне, что недобросовестные его соотечественники, вероятно, фискалы, пустили по городу слух, что он торговался с князем Барятинским относительно продажи бумаг. А делалось это для того, чтобы поссорить его с Герценом.
Разговор дальше коснулся содержания архива. Тхоржевский указал, что часть бумаг относится к России, часть – к Франции. Печатать во Франции эти бумаги не представляется возможным, так как они направлены против империи и, в частности, против Наполеона III. Частная переписка Долгорукова изъята оттуда и отдана по принадлежности. Обсуждая форму предстоящей сделки между нами, Тхоржевский сам указал, что совершить ее надо будет нотариальным порядком, и что он у себя ничего не оставит.
Когда я ему высказал некоторые свои опасения за переписку с ним, то он начал меня успокаивать так, как будто я уже принадлежу к лицам, враждебным русскому правительству. Под конец Тхоржевский, уходя, сказал мне на прощание: «Может быть и хорошо в России, но поживете и с нами не худо». Словом, мы расстались, как будто бы покончив дело. Он обещал мне, на всякий случай, держать дело в секрете и меня просил о том же, заверяя, что никто, кроме меня, Герцена, Огарева и его, об этом знать не будет».
В заключение письма Роман выражает уверенность «в прекрасном исходе трудного дела». «То недоверие, в которое я было начал впадать напрасно в ваших глазах, заставляет меня вам (К.Ф. Филиппеусу) и Ник. Вл. (Мезенцеву), которые были ко мне христиански-гуманны, поклясться вам всем святым и дать вам мое простое честное слово, что все изложенное здесь – святая истина».
Через несколько дней настала пора сняться с якоря. Роман должен был соблюдать все то, что
