Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания - Леонид Генрихович Зорин
Сирокко
Сцена еще не освещена. В полумраке нам слышен голос Толстого.
ГОЛОС ТОЛСТОГО.
Приснился раз, Бог весть, с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел без панталон.
Громкий смех. Сцена освещается.
Январь 1875 года. Сан-Ремо. У императрицы Марии Александровны. В гостиной кроме нее – Толстой, Александра Толстая, Анастасия Мальцева, Барятинский, Генерал Карташов, Аристарх Платонович Возницын – учитель великого князя Павла.
ТОЛСТОЙ (заканчивает чтение).
И мог ли он так ехать? Мог ли в зал
Войти, одет, как древние герои?
Общий хохот.
И где резон, чтоб за экран он стал,
Никем не зрим? Возможно ли такое?
МАЛЬЦЕВА (стонет от смеха). Помилосердствуйте…
ТОЛСТОЙ. Ах, батюшка-читатель, что пристал?
Новый взрыв смеха.
Я не Попов! Оставь меня в покое!
Резон ли в этом или не резон —
Я за чужой не отвечаю сон!
Слушатели аплодируют.
МАЛЬЦЕВА (утирая слезы). Не знаю, как я жива осталась…
МАРИЯ. Примите мои восторги, граф. Поэма ваша, бесспорно, шедевр. Быть может, я не так непосредственна, как наша милая Анастасия, но я наслаждалась ничуть не меньше. Вы мне непременно оставьте список.
МАЛЬЦЕВА. Я также мечтаю его иметь!
МАРИЯ (Александре). Моя дорогая, вы в самом деле вправе гордиться вашим кузеном.
АЛЕКСАНДРА. Я это делаю много лет.
ТОЛСТОЙ. Прошу мне простить дурное чтение. Мне нынче голоса не хватало.
МАРИЯ. Мы с вами, граф, друзья по несчастью. Прокашляли весь ужин дуэтом.
ТОЛСТОЙ. Вы знаете ль, кто мне помог от удушья? Простой малоросский уездный врач. Он дал мне литиум – и я воскрес. Это металл новооткрытый.
МАРИЯ. Видно, я чем-то грешна перед Богом, что он наказывает меня.
ГЕНЕРАЛ. Да все – от итальянского ветра. Как он у них зовется?
ВОЗНИЦЫН. Сирокко.
ГЕНЕРАЛ. Да, верно. Чуть он только задует – прямо хоть святых выноси: крыши трещат, шляпки летят, барыни на ногах не держатся. Все говорят: Италия, солнце, благоухание, рай земной. Помилуйте – сплошное сирокко.
БАРЯТИНСКИЙ. Я совершенно с вами согласен. Эти восторги преувеличены.
ВОЗНИЦЫН. Все-таки к вечеру стало стихать. И снова на улице не холодно. Великий князь отказался надеть даже соломенную шляпу.
БАРЯТИНСКИЙ. Согласен, к вечеру потеплело. Просто не верилось, что январь.
ГЕНЕРАЛ. Вот и худо. Коли январь, так январь. В природе должен быть свой порядок. Ей-богу, русскому человеку такая зима – одно расстройство.
БАРЯТИНСКИЙ. Именно так, вы очень правы. Если уж зима, пусть – зима.
МАЛЬЦЕВА. Граф, вы непременно должны нам прочитать «Бунт в Ватикане».
ТОЛСТОЙ. Вот этого, мой ангел, не будет.
МАЛЬЦЕВА. Да отчего же?
ТОЛСТОЙ. А оттого, что этот бунт – не для дамских ушек.
МАЛЬЦЕВА. Вы – злой. Я мужу на вас пожалуюсь.
ТОЛСТОЙ. И этого не следует делать.
ВОЗНИЦЫН. Слышите, господа, поют!
Доносится далекое пение. Все внимательно слушают.
МАРИЯ (Александре, негромко). Все подтвердилось, Александрин. Полгода назад указ подписан. Оба ребенка возведены отныне в княжеское достоинство и с титулом светлейших…
АЛЕКСАНДРА. Как быть? Когда они появились на свет, стало понятно, что этим кончится.
МАРИЯ. Могу простить ему оскорбленье, нанесенное русской императрице, но горя, доставленного супруге, простить не могу. Он с нею все время. Она теперь тайно находится в Зимнем.
АЛЕКСАНДРА. Прошу вас, думайте о себе. Вам надобно поправить здоровье.
МАРИЯ. Зачем? Ему этого не нужно. Я знаю, что он ждет моей смерти.
АЛЕКСАНДРА. Вы не должны, это жестоко… Вы даже не смеете так подумать.
МАРИЯ. Во всяком случае, я уверена: кончина моя не будет ударом. Она развязывает узлы.
АЛЕКСАНДРА. Ужасные, безумные мысли. Недаром Боткин вам так пеняет. Они препятствуют излечению.
МАРИЯ. Бог видит, я отдала Александру все, что я только могла отдать. Я подарила ему наследника. Я родила ему восемь детей.
АЛЕКСАНДРА. Так как же вы можете их оставить? Вы – мать. Они вас боготворят.
МАРИЯ. Ах, вырастут, забудут, утешатся. Разве же он меня не любил? Его родители не желали нашего брака, но он настоял. Он сказал: лишь она и никто другая.
АЛЕКСАНДРА. Клянусь вам, он и сейчас вас любит.
МАРИЯ. Я для него не существую. Только она. Я ее не виню. Она была девочкой, как ей противиться? И тут не одно подчиненье монарху. Я знаю, как может он быть пленителен. Нет, не сужу ее, Бог ей судья. Но он… он виноват безмерно…
Пение смолкает.
ТОЛСТОЙ. Славно поют. И звучно, и нежно.
МАЛЬЦЕВА. И вы так пишете – грустно и весело.
ТОЛСТОЙ. Поэт не более чем человек. А в человека все вместится.
БАРЯТИНСКИЙ. Да, в самом деле!
ВОЗНИЦЫН. Для наших комиков эта черта – характеристическая. Намедни я говорил на уроке великому князю – возьмите хоть Гоголя…
ГЕНЕРАЛ (Толстому). Да вот ваш Попов. Чего забавней! К министру входит без панталон. Однако ж, отсмеявшись, вздохнешь…
МАЛЬЦЕВА. Вы знаете ль, граф, я ваши стихи читала знакомому мне маэстро. И он посулил положить их на музыку.
ТОЛСТОЙ. Какие же стихи?
МАЛЬЦЕВА. Мои любимые. (Читает нараспев.)
Минула страсть, и пыл ее тревожный
Уже не мучит сердца моего,
Но разлюбить тебя мне невозможно,
Все, что не ты, – так суетно и ложно,
Все, что не ты, – бесцветно и мертво.
МАРИЯ. Прошу вас всех меня извинить. Мне нынче не по себе. Прощайте. Анастаси, замените меня. Завтра я вас жду, господа. Посмотрим на фокусника все вместе. Сказывают, что он чародей. (Уходит.)
АЛЕКСАНДРА. Я скоро вернусь. Дождитесь меня. (Идет за императрицей.)
БАРЯТИНСКИЙ. С утра сама не своя. Вот горе-то…
ВОЗНИЦЫН. Сирокко.
ГЕНЕРАЛ. А может, и не сирокко. (Толстому.) Возможно, это ваша поэзия сделала
