Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Если это соответствует действительности, то какое отношение имеет сын к коммерческим проделкам отца, вызванным всеобщим товарно-продовольственном дефицитом? В системе пайков, элитных распределителей продовольственных и промышленных товаров, спецстоловых, клиник и санаториев для советской и партийной элиты, почти каждого представителя власти, начиная с высших эшелонов, можно обвинить в жульничестве и стяжательстве. Обыватель, молчаливо наблюдавший за привилегиями класса избранных, лишённый элементарных услуг (вспомним о случаях каннибализма после войны в Молдавии и Украине), всеми силами старался приобщиться к кормушке распределителей и с чёрного хода приобрести дефицитное лекарство или десяток яиц.
Сталин дважды грубо вмешался в личную жизнь дочери – бесследно такое никогда не проходит. Исходной точкой, разъединившей их, стала не зима 1942-го и правда, внесшая трещину в их отношения, о самоубийстве матери, которую от Светланы скрывали и ставшая ей известной, а первая любовь, жестоко разрушенная отцом.
Но, хотя любовные увлечения Светланы повлияли на умонастроение Сталина, рассуждая о причинах разгула государственного и бытового антисемитизма в СССР, начавшемуся зимой 1949-го под вывеской борьбы с космополитизмом, нельзя сводить всё к конфликту в семье («делу Каплера» и замужеству Светланы) и говорить только о фрейдистских корнях. В немалой мере этому способствовал отказ Бен-Гуриона стать вассалом Кремля и строить коммунистический Израиль. Всё слилось воедино.
А Светлана, получившая при рождении фамилию Сталина, за антисемитизм отца заплатила любовью и исковерканной личной жизнью.
* * *
Не знаю, был ли прототип у лирического героя Булата Окуджавы, но в пору моей новосибирской студенческой молодости, когда я слышал, как глухим голосом Окуджава пел под гитару: «За что ж вы Ваньку-то Морозова? Ведь он ни в чём не виноват. Она сама его морочила, а он ни в чём не виноват…» – я по наивности думал, что это аллегория и речь идёт о другом Морозове – Грише. Дальше пелось о какой-то площади, и мы, живущие во времена советского Эзопа, выискивали в песне потайной смысл, иносказательный, и думали, что поётся о Старой площади, где размешалось здание ЦК КПСС. Морозову ведь, как и Каплеру, надо было «чего-нибудь попроще бы», а он принцессу полюбил:
Он в старый цирк ходил на площади
и там циркачку полюбил.
Ему чего-нибудь попроще бы,
а он циркачку полюбил.
Это ведь только в сказке принцесса и трубадур живут долго и счастливо, а в реальной жизни принцесса должны выйти замуж за принца. Чем ей не пара Юрий Андреевич Жданов, работающий в аппарате ЦК ВКП(б)?
Между двумя замужествами
Брак с Григорием Морозовым был аннулирован в мае 1947 года (официального развода не было). Летом за послушное поведение Светлану вознаградили 10-дневной поездкой к брату в Восточную Германию.
После развода она переехала из правительственного дома в Кремль, лишившись выстраданной свободы. Это было вынужденное бегство. Она понимала, что с Гришей в этой ситуации ей лучше не видеться, а чтобы не отвечать на нескромные вопросы общих друзей о причине развода, с ними придётся расстаться. Укрыться можно лишь за кремлёвскими стенами. В Кремле она жила изолированно, университет и консерватория (изредка театры) стали единственными местами вне Зазеркалья, где она продолжала бывать. Знакомых осталось немного – сугубо по студенческой группе, обзавестись новыми и расширить круг общения она не могла, её опасались и никуда не приглашали, даже на студенческие вечеринки.
Дефицит общения обычно скрашивают повседневные заботы о ребёнке, но первое после развода лето её сын провёл на даче в Зубалове с няней (отцу запрещалась с ним видеться). Светлана писала, что иногда она неделями не видела сына. Впрочем, никто не заставлял её улетать к брату в Германию. Отец был доволен, что без эксцессов она разошлась с мужем, смягчился и впервые после длительного конфликта пригласил в Сочи. В августе они три недели пробыли вместе на берегу моря. Сын её не связывал, он оставался в Зубалове. Отец и дочь пытались восстановить довоенные отношения. Светлане возвращение в прошлое далось нелегко – она не могла приспособиться к его перевёрнутому режиму: завтрак в три часа дня, обед – в десять вечера и полуночные посиделки с членами Политбюро, которых, чтобы ему не было скучно, он тащил за собой на юг.
Всё та же довоенная компания собиралась за обеденным столом на правительственной даче: Берия, Микоян, Жданов… слегка постаревшая, казалось застывшая за столом и никогда его не покидавшая. Они рассказывали одни и те же истории, которые она слышала неоднократно, повторяли набившие оскомину анекдоты, она изнемогала от скуки, от необходимости притворяться, что ей интересно их общество. Выдержав мало-мальские приличия, она старалась поскорей уйти спать.
А когда она оставалась наедине с отцом, ей трудно было найти тему разговора, общую для обоих. Она давно усвоила: спорить с ним бесполезно, как и обсуждать темы, её волнующие. Он жил в мире догм, им же и созданных, которые нельзя подвергать сомнениям, и единолично утверждал вердикты: кибернетика – лженаука, генетика – продажная девка империализма. Вавилова – расстрелять, Лысенко – возвысить. Ахматова и Зощенко – чужды советской литературе, зато Пётр Павленко, лауреат четырёх Сталинских премий первой степени (1941, 1947, 1948, 1950) – образец литератора, пишущего в духе социалистического реализма. Разве она могла объяснить отцу, что книга его любимца, написанная перед войной, в которой речь Сталина в Большом театре на съезде партии останавливает японское наступление, – бред, к литературе никакого отношения не имеющий:
«Заговорил Сталин. Слова его вошли в пограничный бой, мешаясь с огнём и грохотом снарядов, будя ещё не проснувшиеся колхозы на севере и заставляя плакать от радости мужества дехкан в оазисах на Аму-Дарье <…> Голос Сталина был в самом пекле боя. Сталин говорил с бойцами в подземных казематах и с лётчиками в вышине. Раненые на перевязочных пунктах приходили в сознание под негромкий и душевный голос этот <…>»[55]
Она давно поняла, если он что-то для себя решил, то переубедить его невозможно, и в разговорах избегала «опасных» тем, которые ни к чему не приведут и лишь рассердят его. Единственным совместным развлечением были прогулки. Она вдруг почувствовала, как он постарел, ей казалось, что он от всего устал и хочет тишины и покоя. Она читала ему вслух газеты, журналы – совсем как старику, – и ему нравилась её забота. А вечером всё как будто застыло, околдованное волшебником. Ничто не изменилось за десять лет – на даче крутили старые довоенные ленты, всё ту же «Волгу-Волгу» и фильмы
