Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
У Коваленко взгляд быстрый, походка легкая, юношеская, хотя он давно не мальчишка, а почетный шахтер и отец семейства. Но что-то оставалось в нем от того отчаянного разведчика, который задиристо и сурово смотрел с выцветшей военной фотографии.
— Ну, отец полка, веди нас к своим гвардейцам, — сказал директор, и мы стали собираться в шахту.
Наклонный ствол шахты находился в открытой степи, неподалеку от старого террикона.
Узкая колея рельсов под уклон спускалась в глубь земли. Подземный трамвай, прозванный здесь «козой», только что поднялся на поверхность и ожидал нас. Пригнувшись, мы по очереди втискивались в низкие с железными крышами вагончики, расселись по двое на ступенчатых скамьях, и поезд медленно, будто ощупью стал спускаться круто вниз. Скоро стало темно, под ногами слышался гул колес, и в свете наших «коногонок», прикрепленных к каскам, мелькали сбоку крепежные стойки. Но вот первая остановка — нижний горизонт.
— Станция Березай, кому нужно, вылезай, — пошутил кто-то из шахтеров.
Под землей исчезает ощущение не только пространства, но и времени. День или ночь на поверхности, об этом в шахте никто не думает. Здесь жизнь идет по своим особым законам.
В безмолвии мы долго шли по квершлагу — главной транспортной магистрали, закрепленной могучими металлическими дугами, тоннель был освещен электрическими лампочками, побелен и от этого казался просторным.
Скоро квершлаг кончился, и мы свернули налево в темную галерею. Отсюда начинался штрек первого участка. Выработка была меньшего сечения, чем квершлаг, и здесь пришлось идти гуськом. До угольной лавы было еще не менее километра.
Анатолий шел впереди. Его яркая лампа била дальше всех, точно он хотел озарить своим лучом дорогу идущим за ним. Он чувствовал себя в этих мрачных подземных владениях полным хозяином, подмечал на ходу неполадки. Вот он откинул ногой глыбу породы, лежавшую на рельсах. В другом месте, где сильно зажало штрек и нам пришлось наклонять головы, чтобы не стукнуться о сломанный верхняк, Анатолий мелом сделал отметины для ремонтников.
Вдруг далеко впереди, в тоннеле, где затаилась темнота, послышался взрыв и в лицо пахнула ударная волна.
— Проходчики рвут породу, — спокойно объяснил Коваленко, продолжая шагать в направлении взрыва.
Скоро в штреке потянуло гарью, и навстречу нам выплыло из темноты облако пыли и дыма. Черный туман был так густ, что его не просвечивали лучи наших ламп. Пришлось прибавить шагу, чтобы поскорее миновать этот туман и выйти на свежую струю.
Но вот и конец пути. Где-то здесь угольная лава. Пока я не видел ничего, кроме порожних вагонеток, цепочкой стоявших под грузовым люком. Рабочий-насыпщик время от времени открывал щиток люка, и в пустую вагонетку обрушивалась черная лавина угля.
— Почему неполные вагоны насыпаешь? — строго заметил Коваленко, разравнивая рукой горку мелкого угля в вагонетке.
— Та сыпется ж уголь на рельсы! — огрызнулся насыпщик.
— А ты ловчее регулируй щитком... А то гоняете пустые вагоны по шахте.
Рядом с грузовым люком вверх был пробит лаз. Это и был вход в лаву. Если посветить туда длинным лучом лампы, увидишь уходящий круто вверх подземный ход с дощатым настилом. Получалось: из недр еще глубже в недра.
С юношеским проворством Коваленко взбежал по лесенке, приставленной к стене штрека, и скрылся в темном зеве людского ходка.
— Как скворец в скворешнике исчез, — засмеялся Горишный, — лезем и мы за ним, благословясь.
Наконец и мы поднялись по ходку и очутились в низкой выработке, которая называлась вспомогательным, или транспортерным, штреком. Здесь был проложен движущийся конвейер, по нему текла черная река угля. Здесь можно было распрямиться в полный рост и передохнуть. На столбах крепи висели телефоны.
Лава начиналась отсюда и шла вверх вдоль пласта. Комбайн, спущенный в нижнюю часть лавы, только еще зарубывался для очередной полоски угля. Конвейер тоже спешил, будто хотел поскорее сбросить с себя прежний груз и принять из-под комбайна новый поток угля. Лава была такой низкой, что влезать в нее пришлось на четвереньках. Здесь, в недрах земли, залегал наклонный пласт «Алмаз», известный высоким качеством угля и малой мощностью — всего семьдесят сантиметров. Даже плоский комбайн и тот почти заполнял собою пространство лавы и чуть не касался железной спиной нависшей кровли.
Рабочие первой смены — звено Саши Мосяженко — готовились начать рубку угля. По мерцающим, загадочным во тьме огонькам можно было разглядеть шахтеров, которые полулежа работали в лаве.
— Ну что там? Пошел, что ли? — послышался чей-то нетерпеливо-строгий голос.
— Давай! — отозвался другой, спокойный.
В тесной лаве загрохотало, загудело, запылило, и я увидел, как быстро вращается шнек комбайна с зубками, расположенными по окружности вала винтообразно. Машина яростно грызла и перемалывала уголь, искры сверкали из-под зубков, и пыль поднялась такая, что не стало видно стоек крепления. От гула и рева машины, от ее работающих стальных мускулов дрожали недра. Я полулежал в двух метрах от комбайна, опершись на локоть одной руки и подняв другую, держась ею за стойку крепи, точно за свою спасительницу. Над головой нависла черно-блестящая каменная кровля. Сильным горным давлением металлические стойки вдавило в кровлю так, что головки скрылись в ней и стояли будто в каменных шапках, надвинутых на брови. А машина с оглушающим громом, пульсируя, ползла вверх и брызгала во все стороны угольной крошкой. Было весело и жутко смотреть на эту чудовищно трудную работу. И сами собой вспомнились прекрасные стихи незабвенного нашего Коли Анциферова, поэта из рабочей Макеевки:
Я работаю как вельможа,
Я работаю только лежа.
Не найти работенки краше,
Не для каждого эта честь...
Это только в забое нашем:
Только лежа — ни встать, ни сесть,
На спине я лежу, как барин...
В работе шахтерской бригады чувствовался дружный, хорошо налаженный ритм. Сам бригадир ни минуты не сидел спокойно — он то подтаскивал поближе к забою крепежные стойки, то помогал очистить забитый углем механический грузчик.
Комбайн ушел по лаве вверх, и только мерцал далекий огонек на каске машиниста.
Анатолий спустился ко мне, вытер пот со лба и сказал весело:
— Видали?.. Теперь пойдет косить, только успевай принимать уголек.
— Какая трудная у вас лава, — с искренним сочувствием сказал я. А он ответил просто, немного задумчиво:
— Не труднее, чем
