Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
Не прошло минуты, как снова заспешил бригадир: надо позвонить, чтобы под стволом не задерживали порожняк, нельзя допустить простоя в лаве. За смену бригада должна выдать 150 тонн угля, и его надо отправить на‑гора́, чтобы вторая смена могла дать столько же, а третья — завершить цикл. Лишь тогда сложится суточная добыча бригады: 500 тонн. Но как трудно добыть эти пятьсот тонн на таком вот маломощном пласте, куда труднее, чем на мощных пластах, где добывают по тысяче тонн в смену. Здесь природа все устроила так, что повернуться негде.
...Плывет, плывет по конвейеру трудный уголек шахтерской бригады Толи Коваленко, бригады немногочисленной, но дружной, влюбленной в свой крепчайший алмазный пласт.
Значит, выполнил сын полка боевой наказ командира — жить, как воевал. Выполнил, ибо сегодняшний труд его не многим отличается от тех тревожных лет... На другой же день, в первую смену, в лаве Анатолия Коваленко оборвалась глыба породы в добрую тонну и придавила руку помощнику и другу Богдану Гуцюлюку. Анатолий с помощью шахтеров ломом приподнял тяжелый «корж» и освободил раненого. Он сам отвел Гуцюлюка к стволу, а на поверхности, на своем мотоцикле, отвез в больницу и, вернувшись, поспешил в шахту: план есть закон, и его надо выполнять.
Трижды в день навещали больного члены бригады, пока не дождались его выздоровления.
И труд, грозный, как бой, продолжался...
* * *
— Встречай, хозяйка, гости пришли!
Дом Анатолия Коваленко по крышу утонул в садовых деревьях. Тесный дворик, замощенный камнем, открыт степным ветрам, и вся его земля, и сад, и постройки наклонно, как лава, сбегают от железнодорожной насыпи в балку. Там и течет заросшая вербами речка Камышеваха, именно та, вдоль которой проходила линия обороны и откуда началась фронтовая дорога шахтерского сына, сына полка Толи Коваленко. Все возвращается на круги своя...
В саманном домике по-домашнему уютно. Стоит под навесом мотоцикл с коляской. Ветерок полощет на веревке три цветастых платья: у Анатолия три дочки, три березки — отцовская гордость. Все они деловые, хлопочут по хозяйству, помогают матери.
Анатолий ведет гостей в сад и показывает яблоню, на которую своими руками привил грушу. И впрямь было чудо: ветка с грушами соседствовала с ветками яблок — трогательное родство! В огороде ботва помидоров уже упала и прямо на земле лежали красные плоды, и они тоже казались особенными. Хозяин скор на выдумку, живет горячо, увлеченно. В двух комнатах на стенах множество фотографий — это тоже, как теперь модно выражаться, хобби хозяина. Оказывается, Анатолий работал в заполярной шахте на острове Шпицберген. Там и научился фотографировать, отлично играть в шахматы и в довершение ко всему купил роскошный баян.
И вот уже за скромным семейным застольем, когда половина гостей расположилась на диване — не хватало стульев, — плавно растянулись мехи баяна, и сам Анатолий хрипловатым голосом затянул песню:
...Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза...
Первой подхватила песню Толина мама, Прасковья Семеновна, за ней жена Зинаида, а там и все мы.
И стало песне тесновато в маленьком домике — распахнули окна, и пахучий степной ветерок ворвался в комнату, парусом надувая занавески на окнах.
Постепенно за столом улегся шум, и все стали слушать исповедь матери. С гордостью и любовью глядя на сына, Прасковья Семеновна повела рассказ о своей нелегкой вдовьей судьбе:
— Толик у меня заботливый. Перед войной мы жили в Золотом, я работала уборщицей в школе. Бывало, прибежит ко мне, все парты передвинет, чтобы легче мне было убираться, потом бежит домой за детьми смотреть: у меня их было трое, кроме Толика... Когда началась война, ему было 11 лет. Немецкие снаряды рвутся в поселке, мы сидим в погребе на картошке, а Толик говорит: «Хотя бы мне выбраться из погреба, я бы всех немцев перебил...» А фронт приближался. Тогда-то мой Толя и ушел с войсками, а вернее сказать, убежал. Я плачу, криком кричу. А ко мне пришли военные и говорят: «Толик ваш жив, не плачьте, и мы вам поможем. Принесли мне сахару, консервов — накормила я детей. Тут и сам Толик явился, гляжу, стоит в военной форме и говорит: «Я вас, мама, защищать иду...» Ушел Толик. Живу в землянке. Детки пухнут с голоду. Поступила я опять в школу, учителя меня спасали. Вдруг получаю повестку. Я в слезы: «Ой, сыночку, убили тебя». А почтальон говорит: «Не плачьте, тетя, это повестка на посылку, сын вам с фронта шлет». Несу я посылку домой, иду через кладбище, остановилась возле могилки, открыла посылочку: «Ой, лышенько! Розовенькая материя и платочки... Я дочкам рубашонки пошила, а туфли, что сыночек мне прислал, променяла на картошку...» Потом Толик вернулся, слава богу. Привез мне проса и говорит: «Мама, вы посейте просо». Я посеяла, и получился у нас урожай. А Толик сам худой был, а все обо мне беспокоился: «Мамочка, вы полежите, а я за вас все дела зроблю...»
— Ну хватит, мама, вспоминать! — воскликнул весело Анатолий и, развернув мехи баяна, запел:
Ты теперь далеко, далеко,
Между нами снега и снега,
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага.
И снова песня завладела сердцами. Вспомнились сыну полка фронтовые дороги... А потом, когда уже совсем стало грустно, грянули веселую:
Скинув кужель на полыцю
Сама выйду на вулицю...
Нехай кужель валяется,
За мной хлопцы гоняются...
А тут пришли друзья — шахтеры бригады и, размахивая телеграммой, объявили, что соседняя шахта приняла вызов на соревнование и выдвигает встречный план.
Значит, опять пойдет в разведку сын полка, верный сын Родины, и будет новый бой, и новые трудовые победы!
———
На востоке есть прекрасная легенда о сказочном долгожителе по имени Кидца: будто жил он на земле тысячелетия. По преданию, решил однажды Кидца посетить многолюдный город, в котором не был пятьсот лет. К удивлению, он не нашел никаких следов города и спросил у крестьянина, косившего траву на месте прежней столицы,
