Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания

Кто они? Те, кого нужно остерегаться, или другие, которые хотят меня проверить? Голос в трубке ждал ответа. Я решил быть мужчиной до конца.

— Что это за тайный кружок? — спросил я.

— Не совсем тайный, раз мы с вами о нем говорим, — ответил голос. — Но, разумеется, и не совсем открытый. Такова специфика нашего предмета.

Тут я разозлился.

— Не знаю, какая у вас специфика. Может, вы собираетесь и водку пьете. А может, еще чего и похуже.

Голос в трубке неожиданно потеплел.

— Чудак человек! Мы же оптимисты!

Это меня обезоружило. Я тоже оптимист. Мы решили встретиться в Летнем саду, у памятника Крылову. Ровно в пять. Через минуту опять звонок.

— Как мы вас узнаем?

Лиля сунула мне под мышку зеленую папку.

— Я буду с зеленой папкой под мышкой.

— Спасибо. Извините.

Лиля смотрела на меня с уважением. Бабушка махнула рукой и вышла из комнаты. Молли продолжал скулить под столом.

НЕЛЬЗЯ ПЕРЕГРУЖАТЬ РАКЕТУ

Лиля подвела меня к решетке Летнего сада, взяла за локоть, прижимавший зеленую папку, сжала его, последний раз глянула на часы.

— Без одной минуты пять. Ну, идите, идите. Я боюсь за вас. Вы такой доверчивый. Идите же!

На скамье у памятника Крылову сидели трое. Я понял, что это они, но, не решаясь подойти, медленно прошел мимо. Три взгляда следовали за зеленой палкой. Я остановился. Трое встали и подошли ко мне.

Старшему было лет двадцать. У него была необычная внешность: белые волосы, белые брови, красное, почти малиновое лицо, впалые щеки, обветренные скулы. Он носил потертый военный френч.

— Федя. Физик-атомщик.

Федя был небольшого роста, но попробуй посмотри на такого сверху вниз. В его подобранности, четких жестах и пружинистой походке, как мне показалось, было что-то птичье.

Второй космонавт, несмотря на высокий рост, казался рядом с ним совсем мальчишкой.

— Витя. Астроном. Будущий, конечно.

Он все время улыбался. Потом он как-то объяснил, что это ничего не значит. Улыбка — естественное состояние мускулов его лица, вот и все.

Третьим был Слава, крепкий парень спортивного вида. Специальность у него была странная: межпланетчик.

— Фантасты приучили нас, — начал Федя, — к мысли, что все необыкновенное случится только с нашими внуками и правнуками. Вот вы и шарахнулись, услышав про нас. Успокойтесь. Ничего фантастического нет. Кружком руководит профессор Борисоглебский. Мы — члены марсианской секции нашего кружка. Космические полеты с людьми станут возможны лет через пятнадцать — двадцать. То есть примерно через пять с половиной тысяч дней. Кто же полетит на Марс? Конечно, не старики. И не первокурсники. Полетят специально подготовленные лица лет тридцати трех — тридцати пяти. То есть мы. Космическими полетами занимаются многие науки. Нам нужны не только математики, физики, техники, но и биологи, медики… Мы приглашаем и вас.

Мне показалось, что даже дедушка Крылов, сидевший на пьедестале, оторвался от книги собственных басен.

— Не верите? — нахмурился Федя.

Я верил. И, пожалуй, больше, чем Федины слова, меня убеждало присутствие положительного Славы. Если он здесь и к тому же межпланетчик, значит, дело верное. А улыбка Вити и его огромные очки ободряли меня: он может, а почему я не могу?

— Хорошо, — сказал я. — А зачем вам нужен балласт?

— Совсем не балласт, — возмутился Витя. — Лоуэлл прав: каналы Марса проложены разумными существами. Непонятно, почему марсиане до сих пор не посетили нас. Неужели их не интересует жизнь на других планетах? А может, они погибли от какой-то катастрофы?

— Как бы то ни было, — вмешался Федя, — там для вас найдется работа. Полет в один конец займет 256 дней 20 часов 46 минут. На Марсе мы пробудем 454 дня 6 часов 25 минут. Таким образом, вы сможете не только произвести раскопки в разных точках Марса, но и вернуться на Землю с правильными обобщениями.

— Вы должны научиться по обломкам восстанавливать целые культуры, — продолжал Федя, — разгадывать всякие там древние письмена. Заодно изучите палеонтологию. Каждый из нас должен знать несколько специальностей: нельзя слишком перегружать ракету. Хорошо что вы еще и писатель. Научитесь писать просто и понятно даже о том, чего никто никогда не видел. Забудьте выражения: «это не поддается описанию», «нет слов, чтобы высказать» и тому подобное. Все поддается описанию, слова найдутся! Вы будете спецкорреспондентом всех земных газет. А если разумные существа еще живут на Марсе, то кому, как не вам, налаживать с ними первые контакты. Разумеется, за пятнадцать лет вы должны усовершенствоваться в русском языке. А то какой же вы писатель?

Стало ясно, что в космическом полете без меня не обойтись.

— И еще одна ваша задача, — закончил Федя. — Нужно зажечь молодежь. Напишите о нас роман и назовите его так: «Люди реальной мечты». И пожалуйста, сделайте это поскорей.

КАК МНОГО ЗНАЧИТ АТМОСФЕРА!

Мы шли по Летнему саду и ничего кругом не видели. Мелькали какие-то люди, статуи, белые в зеленом полумраке. Сквозь него уже просвечивал закат.

Космонавты не уговаривали меня, не спрашивали согласия. Они распоряжались моим будущим, как хозяева. И оказалось, что моя жизнь уже давно связана с космическими полетами. Ведь я из Калуги.

— Помните, что написано на могиле Циолковского?

— «Человечество не останется вечно на Земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство!»

Я произнес эти слова, знакомые каждому калужскому мальчишке, почти без запинки. Мои собеседники стояли навытяжку, с таким видом, будто слушали гимн.

— Что я говорил? — улыбался Витя. — Он нам подходит!

Это было на балюстраде у Лебяжьей канавки. Сквозь черную стройную решетку в золотой пыли, охватившей полнеба, виднелись минареты мечети.

— Куда вы едете в экспедицию? — спросил Федя.

— В Новгород Великий.

— Поезжайте в Хорезм. Там пески, каналы и загадочная цивилизация. Условия, близкие к Марсу.

Закат стоял долго-долго, и только тихая вода Лебяжьей канавки становилась все темней.

— Да, удивительная планета Земля! — восхищался Витя. — Солнце давно закатилось, а небо горит. Как много значит атмосфера! Вот на Марсе короткие сумерки — и сразу ночь. А на Луне, если вы наполовину уйдете в тень, то этой вашей половины совсем не будет видно. Как будто ее отсекли.

Стемнело. Гуляющих почти не осталось. За черными кустами и деревьями блуждал мелодический звон.