Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания

Мы штурмом взяли трамвай, приехали куда-то, пересели, потом опять пересели. И вот первый дом, первый двор, первая лестница, первая комната в Ленинграде. Железная кровать, старое зеркало, стол, накрытый клеенкой. К зеркалу прикреплена фотография стриженого парня в пилотке, похожего скорее на студента, чем на солдата. На потемневшем потолке у самой стены выступ лепного узора. Значит, эта комната — часть зала большой квартиры, принадлежавшей когда-то какому-нибудь питерскому купцу или чиновнику.

Хозяйка ушла стирать, а я сидел полуголый, поеживаясь от утреннего холода, и ел манную кашу с воблой.

Потом женщина выгладила еще сырую футболку, довела меня до трамвайной остановки и объяснила, как ехать дальше.

Я заметил надпись на стене дома: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

— Вот какие правила уличного движения были в городе Ленинграде! — усмехнулась женщина.

Так я и не узнал ни ее имени, ни того, как она догадалась, что значит для меня моя смешная беда. Не узнал, чья была фотография, не запомнил адреса. Я просто привык, что мне везет.

Колеся по городу, я то и дело замечал здания, знакомые по книгам, в окружении множества незнакомых и не менее прекрасных. На улицах тихо и многолюдно. Развалин почти не было. Были пустыри с цветами и молодыми деревьями. Были старые дома в строительных лесах.

АНДАЛУЗСКИЙ АКЦЕНТ

— Так вот вы какой! — сказала Лилина бабушка, открыв мне дверь. — Милости просим! А наша барышня еще не встала.

— Здравствуйте! Наконец-то! — раздалось за стеной. Какой голос! И он звучит так радостно не для кого-нибудь, а для меня. Просто чудеса!

Оказывается, всю эту ночь Лиля провела на экскурсионном теплоходе. Было очень весело. Жаль, что я не приехал раньше. А то здесь были проводы белых ночей. Ну ничего. Я увижу в Ленинграде все, что захочу. Лиля уже составила программу, и мы ее выполним до моего отъезда. Если, конечно, я согласен бродить с утра до вечера.

Бабушка ввела меня в просторную светлую столовую и стала накрывать на стол. Дверь на балкон была открыта. Оттуда лился солнечный свет и доносились короткие гудки автомобилей, трамвайные звонки и дневное деловитое чириканье птиц. Ленинград оказался очень зеленым городом. (А я считал, что почти все деревья спилены во время блокады.)

Подумать только! Я в Ленинграде. И трамваи внизу ленинградские, и крыши домов ленинградские, и вон те огромные липы ленинградские. И самый воздух, свежий, влажный — тоже ленинградский. И, ей-богу, в этой светлой комнате, где все стены от пола до потолка заставлены книгами, вполне ощутимо пахнет морем.

— Здесь вы будете спать, — сказала бабушка, тронув спинку дивана. Над диваном тоже были книжные полки. Маленькие пестрые томики «Библиотеки поэта», фигурка обезьяны в позе роденовского «Мыслителя», уютная лампа, на круглом столике… Э, нет, насколько я себя знаю, спать я здесь не буду. И я улыбнулся книгам.

И вот Лиля вбежала в комнату. И я всем своим существом ощутил дружеский взгляд блестящих серых глаз. И почувствовал, как горят у меня щеки, как стесняется дыхание и бьется сердце. Вот что делает с человеком дружба, не отравленная глупой, никому не нужной влюбленностью.

— Да вы, кажется, выросли? — сказала Лиля и встала рядом со мной. Ну, конечно, выросли? Бабушка… он вырос?

— Да, — подтвердила бабушка. — Мы все заметили, что вы очень повзрослели. (Как это все? Я же здесь никого, кроме Лили, не знаю?) Мы заметили это по вашим письмам, — пояснила бабушка.

— Скажите, Сережа, вы удивились, когда я пригласила вас в Ленинград? — спросила Лиля. — Ведь мы, в сущности, мало знакомы.

— Нет, не удивился… А что? — выпалил я и покраснел.

— Я так и думала, что не удивились. Потому что вы человек будущего.

Так и есть. И она принимает меня за кого-то другого. Это я-то «человек будущего»? Я совсем смутился. Вдруг что-то живое коснулось моих ног под столом. Я вздрогнул.

— Молли! — крикнула Лиля. — Ну-ка, вылезай! Познакомься с Сережей. — Из-под скатерти вылезла черная лохматая морда медвежонка с печальными и, по-моему, даже виноватыми собачьими глазами. И снова скрылась под столом. — Это наш Молли, — сказала Лиля. — Шотландский терьер. Он был на собачьей выставке и схватил «посредственно». У бедняги обнаружили неправильный прикус. А теперь ему стыдно. Молли, тебе стыдно?

Из-под стола заскулили. И все мы расхохотались. А Лиля сообщила, что за год она неплохо изучила испанский. Один испанец даже нашел у нее андалузский акцент. И стала читать стихи по-испански. Федерико Гарсиа Лорка, убитый фашистами. Я слушал андалузский акцент, ел бутерброды и был совершенно счастлив.

МЫ — ОПТИМИСТЫ

Это был совершенно особенный телефонный звонок. Я никогда его не забуду. Хотя он звучал каких-нибудь несколько секунд. Но я успел заметить, что Лиля и ее бабушка насторожились, когда вдруг ожил телефон на столике перед балконной дверью. Что-то было в их отношении к такой обыкновенной вещи, как телефонный звонок, нервное, беспокойное, неясное. И когда Лиля взяла трубку, бабушка смотрела на нее с тревогой и желанием вмешаться.

— Да. Он только что приехал, — сказала Лиля в трубку каким-то чужим, раздраженным голосом. И повернулась ко мне. — Сережа, вас.

— Лилька, не смей! — испугалась бабушка. — Не смей впутывать сюда Сережу! Ты же знаешь, как папа относится к этим звонкам.

— Идите, Сережа, — шепнула Лиля. — Не обращайте внимания. Я ничего не успела вам объяснить. Я не знала, что они так быстро… Но вы сами разберетесь. Вы мужчина. Мужчинам легче…

Я взял трубку, теплую от Лилиной руки.

— Здравствуйте, Сергей! — сказал чей-то бесстрастный, лишенный интонаций голос. И начал неторопливо, четко, словно диктуя: — С вами говорят представители научного студенческого кружка «Ракета». Мы готовимся к космическому полету. Кружок объединяет людей различных специальностей. Нам рекомендовали вас. Когда мы можем встретиться?

Голос в трубке замер. Я не удивился, если б он во второй и в третий раз произнес этот текст, какой-то механический, заученный, как будто записанный на пленку. Лиля, стоя рядом со мной, прижала ухо к обратной стороне трубки.

Только теперь, когда я пишу эти строки и та эпоха ушла в прошлое, я могу разобраться в своих тогдашних чувствах или хотя бы просто признаться, что я их испытывал. Но в ту минуту я даже не хотел отдавать себе отчета в какой-то тревоге, подозрительности, в унизительном страхе, который зашевелился во мне.

Кто они? Те, кого нужно остерегаться, или другие, которые хотят меня проверить? Голос в трубке ждал ответа. Я решил быть мужчиной до конца.