Валентин Берестов - Государыня пустыня

Валентин Берестов

ГОСУДАРЫНЯ ПУСТЫНЯ

Моему учителю

Руководителю Хорезмской экспедиции

Члену-корреспонденту

Академии наук СССР

СЕРГЕЮ ПАВЛОВИЧУ

ТОЛСТОВУ

Пускай, поведав повести былого,Для новой жизни не восстанут сноваРаскопанные вами города,Но в мир глядят воскресших фресок лики,И наполняет древние арыкиАму-Дарьи священная вода.

НА ДРЕВНЕЙ ДОРОГЕ

КОЛОДЕЦ

Старик сидит на корточках на берегу арыка, тешет колышки. Обтесал, поднялся, почти без усилий воткнул колышки во влажную землю. И опять сидит строгает, словно в игрушки играет.

Колышки выпустят белые корни и зеленые побеги, станут тополиной аллеей. Их тут много, этих аллеек. Стоят тополя на тонких стволиках, кроны, как метелки великанских трав, мотаются на ветру. Промчится буран, осядет пыль, а клейкие листики тополей останутся чистыми, свежими, ни одна пылинка к ним не пристанет. Это весной. А летом они и без ветра пыльные.

Еще на моей памяти здесь была пустыня. Ветер бессмысленно таскал по глиняной глади такыров песчаные холмы. Да и сейчас, только поднимись на вал магистрального канала, и увидишь по обе его стороны за домами, полями, деревьями знакомые пески. Кажется, что они сами собой раздвинулись.

И сколько всего уместилось на зеленой полоске между песчаными грядами! Сколько судеб, сколько радостей, печалей, забот, сколько деревьев и цветов, сколько домов и машин, сколько птичьих гнезд!

Был я здесь пятнадцать лет назад и ничего не узнаю, кроме песков на горизонте. А ведь останься этот край пустыней, нашел бы я и колодец, и место, где стояли наши палатки, и следы от наших костров. Нашел бы по компасу, по выбитой в глине извилистой верблюжьей тропе, по узеньким следам арб и широким колеям грузовиков. Ни один человеческий след не мог бы миновать этого колодца. Он был обозначен на карте и давал имя всей местности. Нашел бы я его, вспомнил бы молодость, постоял бы, послушал, как пески шелестят.

Вечереет. У комьев свежей пахоты сиреневый оттенок. Дымом пахнет. Из глиняных печей — тандыров, похожих на наклонные кратеры, вырывается пламя — по всему оазису пекут лепешки. А вот низенький дувал — садовая ограда. Мне этот дувал по колено. Аккуратно слеплен, снизу рядком торчат камышинки. Это прокладка. Чтобы вместе с подпочвенной водой не подымалась соль, не разъедала бы дувал. Малейшая нерасчетливость с водой, которую сами же привели сюда, — и возмездие не заставит себя ждать: начнут сохнуть плодовые деревья, обрушатся глинобитные домики; соль, как жгучий иней, проступит на полях.

Перешагиваю через дувал, подхожу к бетонированному колодцу в глубине сада, заглядываю внутрь. Вода еще довольно далеко. Значит, следят за нею.

А не тот ли это колодец? Забывший свое имя и славу, затерявшийся в саду колодец моей юности. Правда, теперь он бетонирован, это не круглая дыра в земле, и рядом со мной молодые деревья, а не серые кустики у подножья бархана.

…Пепел костра, оставленного последним караваном, был еще теплым, когда пятнадцать лет назад мы привели свои машины через пески к этому колодцу. К счастью, караванщики забыли или выбросили треснувшее деревянное колесико с желобком по ободу — блок. Один из нас сел у колодца и придерживал блок, чтобы веревка не соскочила. Другой, перекинув конец веревки через плечо, делал двадцать пять шагов в сторону. И наконец, из круглой дыры в земле показывалось ведро.

Вода была великолепной, пока не успевала нагреться. Она была просто замечательной, пока обжигала рот. Но чай делался горьким, отвратительным пойлом, как только кипяток немного остывал.

Ночью пришел караван. Ослики с пустыми деревянными бочонками из любопытства заворачивали к нашим раскладушкам. Верблюды вели себя солидно.

Была поздняя осень. Караваны ходили днем, а ночью отдыхали. На рассвете караван отправлялся в путь. Верблюжата совали морды в корытце, а потом по-птичьи закидывали головы, напрягали длинные мохнатые шеи и, видимо, наслаждались, что по ним холодными комками движется вода. Взрослые верблюды уже напились. Старший караванщик коротким возгласом предложил им сесть рядом с тюками. Верблюды послушно сели, вытянули шеи, подняли морды и торжественно застыли. Караванщик на какой-то миг задумался и посмотрел на верблюдов так, будто собирался произнести перед ними речь о трудностях предстоящего пути. Верблюды ждали, как на заседании. Но караванщик молча вошел в их толпу и начал ловкими движениями взваливать на верблюдов тюки. Команда — и верблюды поднимаются, вбирают колени, тюки плывут вверх. Еще миг, и толпа становится вереницей, исчезающей за ближними барханами, там, где вьется выбитая веками узенькая тропа…

Это видение пронеслось в моей памяти, и мне захотелось отведать воды из колодца. Я крутанул ворот, услышал, как гремит цепь, поставил ведро на край бетонного круга и начал пить. Нынешняя вода колодца показалась мне слишком пресной, почти дождевой.

И, лишь отойдя от колодца, вдыхая теплую пыль и запах дыма, я почувствовал во рту едва заметную горечь, знакомый привкус моей кочевой юности.

ПУД СОЛИ

Чтобы узнать, каков ты есть,Пуд соли вместе нужно съесть.

Мы ту пословицу с тобойПочти уразумели.Нас солью ослеплял УзбойТак, что глаза болели.

Бывало, майка на спине Звенит, как жесть, от пота.— Как движется, — ты скажешь мне, —Научная работа?

А наш колодец, лагерь тот,Где жили мы вначале?Соленым был кисель, компот,Не говоря о чае.

И все ж не оттянуть поройНас от питья такого.Пуд соли съели мы с тобойВ буквальном смысле слова.

И ведь какую-нибудь рольИграет в самом делеДля нас с тобой вот эта соль,Что мы когда-то съели.

ПОИСК 27

Фляга с черепахой очень схожи,На обеих панцирь вместо кожи.Обе круглобоки и плоски,У обеих горлышки узки.Не стыдись такого сходства, фляга!Черепахой будь, дрожи, как скряга,Медленно отмеривай глотки.Впереди — пески.

Мы давно покинули бы этот колодец, если бы не верблюды (они должны были прийти именно сюда). Во-первых, в воде колодца содержалась английская соль. Привыкнуть к ней невозможно. Каждый день английская соль оказывала на нас свое лекарственное действие: мы стали черными и худыми, как факиры.