Валентин Берестов - Государыня пустыня

Джума не ответил. Я продолжал идти рядом, не отставая ни на шаг.

— Устал? — спросил Джума. — Хочешь, садись на верблюда. Почему Дима такой нехороший человек?

— Как нехороший? — удивился я.

— Первый месяц в песках. Неправда! Откуда дорогу знает?

— У него карта, компас, — ответил я. — Он сам умеет карты делать.

— Он не смотрит на карту, — рассердился Джума. — Все инженеры, с какими я ходил, смотрели, этот не смотрит. Он здесь был, знает дорогу, а меня проверяет, как мальчишку.

— Мастер, — объяснил я. — Специально учился в Москве.

— Если мастер, — продолжал Джума, — зачем я нужен? Воду вам возить на верблюдах? Взяли бы верблюдов и любого чабана, я бы дома остался, с детьми.

Нужно было что-то делать, как-то утешить человека. Я рассказал обо всем Диме.

— Я не понимаю Джуму.

— А я понимаю, — ответил Дима. — Это я виноват, изобразил из себя этакого царя пустыни. А приятно все-таки: какой-то студент, первый раз в песках, а шагает по ним, как по улице Горького!

Джума сел на корточки, ждал, что мы будем делать. Мы повалились на песок. Очень хотелось пить, но шлангом была подпоясана куртка Джумы.

— Джума-ага, дайте шланг, — наконец попросил я.

Джума с осуждением посмотрел на меня, но шланг отдал.

Понимая, что я действую не по правилам, что, начав пить, я только разожгу жажду, я все-таки сунул шланг в отверстие бочонка и стал с жадностью сосать солоноватую воду.

— Хватит пить. Иди помоги объясниться.

Дима подсел к Джуме, вынул из планшета карту и расстелил ее перед проводником.

— Вот, Джума-ага, карта. Смотри: Бала-ишем, Давали, Талайхан-ата, Кугунек, Ислам-Кую. Кто названия дал? Народ! Народ караваны водил, рыл колодцы. Кто делал карту? Может быть, мои учителя. Вместе делали! Вот посмотри. Видишь, как люди карту снимали? Вон на той горе сигнал, и там сигнал. Вон вышка, а там далеко — другая. Видишь вот эти точки на карте? Это вышки обозначены. Их люди ставили для нас, таких, как я и ты. Без них не было бы карты, и я бы потерялся в пустыне. А теперь каждый может ходить по пескам, если, конечно, он что-нибудь соображает.

Джума встал, держа в руках карту. Он глядел то на нее, то на вышки.

И вдруг я увидел пустыню такой, какой никогда ее не видел. Она показалась мне чем-то вроде здания, с которого еще не сняты леса. И я представил себе такой же маленький караван, как наш, с ним идут люди, делающие карту. Повсюду следы их работы. И далекий триангуляционный знак вдруг показался мне треногой теодолита. Чудилось, что за ним стоит человек. Великан за великанской треногой, прищурившись, смотрит одним глазом в трубу геодезического прибора. Такой памятник можно было бы поставить топографам: исполинская тренога на вершине песчаной груды, видимая за много километров.

— Ну, а теперь веди сам, — сказал Дима. — Я не тебя проверял, а самого себя! Ты не обижайся.

— Вы устали, садитесь на верблюдов, — предложил Джума, — садитесь, садитесь.

Я взгромоздился на острый тощий хребет верблюда чуть впереди горба. Верблюд встал, бока раздулись, мои ноги прилипли к ним. Голова верблюда пружинила на длинной шее. Я боялся, что верблюд нагнется и я скачусь по шее вниз. Джума оглянулся со своего верблюда:

— Хорошо?

— Хорошо, — ответил я лицемерно, а сам подумал: «Это тебе хорошо в ватных штанах».

Вот уж не знал, что хребет у верблюда такой острый! Сидеть на нем было для меня настоящей пыткой. Я немножко отдыхал, когда мы поднимались по гряде. Но всякий раз, когда верблюд оказывался на ее вершине, мне делалось страшно: казалось, я вот-вот свалюсь с высоты на тот дальний колючий куст. Наконец я не выдержал и крикнул:

— Я отдохнул, Джума-ага, спасибо, я хочу слезть. Пусть верблюд тоже отдохнет.

— Ничего, ничего, — ответил Джума. — Верблюд — хорошо. Верблюд не устал, верблюд любит, когда много груза. Если на верблюда мало положить, он ляжет. Сиди отдыхай.

Неудобно настаивать на своем, когда тебе от всей души желают добра. Моя пытка продолжалась.

Верблюды шли и шли, на ходу поворачивая головы и объедая встречные кусты. Но теперь, когда верблюд тянулся к колючке, мне мучительно хотелось спрыгнуть с него или скатиться по его шее. Как я был счастлив, когда, наконец, слез. Ноги мои превратились в какое-то подобие щипцов, я никак не мог свести их вместе. Так и ковылял. Джума посмотрел на меня и с сожалением щелкнул языком:

— Ай-яй, зачем сразу не сказал?

— Ну вот и дошли, — сказал Дима. — Вот она моя красная точка.

— Дошли, значит, до точки? — не удержался я.

Гряды, в том месте, куда привел нас Дима, раздвинулись, дав место солидной песчаной горе, заросшей кустами и сухими колючими травами.

Мы хотели остановиться у подножья горы, но Джума повел верблюдов на самый верх: вдруг ветерок повеет.

Нужно переждать жару и повернуть назад.

— Джума-ага, дайте шланг.

— Не дам, — ответил Джума. — Холодная вода — плохо, чай будем пить.

Мы развели крохотный костер и поставили рядом с ним чайник. Чайник мигом вскипел. Консервы, когда мы их вскрыли, были достаточно готовыми к употреблению. Я совершенно не ожидал, что какими-то двумя кружками чаю можно утолить неимоверную жажду, но так оно случилось. Джума подогрел на костре пустые банки и остатками жира смазал свои сапоги.

Мы расположились под высоким кустом саксаула. С его тонких кривых веток свешивались вместо листьев длинные зеленые нити. Все это давало ажурную тень, куда не укроешься от солнца. Мы постелили тент и создали настоящую тень, обрядив саксаул во все свои одежки. Джума соорудил себе шалашик, уютно уселся в нем и о чем-то думал, а мы легли на брезент. Тени не хватало на то, чтобы мы в ней поместились полностью, ноги остались на солнце.

Никогда не забуду этого полдня. Тяжелая дремота, хриплые стоны верблюдов. Тень потихоньку передвигалась, и мы, разморенные, измученные, ползли вместе с ней, вялые, как личинки.

Но вот зной смягчился. Мы очнулись, стряхнули оцепенение. Снова ни с того ни с сего дружно заревели верблюды. Джума в той же позе сидел в шалашике, в руках у него была пиала с зеленым чаем. Он улыбнулся и пригласил к себе — пить чай.

Легко и быстро Джума нагрузил верблюдов, и мы отправились в обратный путь. На самом гребне песчаной горы я подобрал лепной черепок, относящийся к железному веку, ко временам скифов и массагетов. Какой-то одинокий путник отдыхал здесь две с половиной тысячи лет тому назад. Гора в те времена уже была почти такой же, как сейчас.

Жажда вернулась к нам с новой силой. На этот раз мы потеряли всякий стыд и гордость и забрали у Джумы шланг. Джуме даже не приходилось класть верблюдов. Мы умудрялись на ходу ловко попадать шлангом в отверстие бочонка и тянули, тянули отвратительное пойло. Мы шли, опустив головы, не испытывая никакого интереса к тому, что нас окружало. Обратный путь есть обратный путь.