Михаил Девятаев - Николай Андреевич Черкашин
Кривоногов и Кутергин, оставив руль, самозабвенно дирижировали пением «Интернационала». Но штурвал в руках Девятаева вдруг сам по себе стал переходить в положение набора высоты, навалился на грудь, еще минута – и самолет сорвется в штопор, вонзится в море…
– Давите на ручку!! Зачем отпустили!! – заорал он, оборвав торжественное пение.
Все поняли, что с самолетом происходит что-то неладное. Кривоногов и Кутергин бросились к Девятаеву и стали давить на ручку управления с таким усердием, что «хейнкель», сделав «горку», перешел в пикирование. Новая беда и почти неотвратимое ныряние в море. Холодный пот пробил всех при виде, как стремительно приближается ледяная вода… Самолет почти падал, точнее – летел, как гарпун, готовый вот-вот вонзиться в серую гладь Балтики.
– Отставить! Перестаньте давить! – крикнул Девятаев.
Помощники отпустили ручку и стали ее слегка придерживать.
– Вот так, так хорошо!
У самого взморщенного ветром моря, едва не окунув в воду колеса шасси, самолет послушно выровнялся и принял горизонтальное положение. Зону смертельной опасности миновали. Надолго ли? Что еще поджидало их в небе? Ведь сумасшедший полет только начинался…
«Хейнкель» летел над белым морем облаков. И никаких примет: где север, а где восток?.. Хорошо еще, что ясно, где верх, а где низ…
М.П.Девятаев:
«Теперь я уже более спокойно подавал друзьям команды. Плавно начал набирать высоту и, поднявшись на 150–200 метров, перешел в горизонтальный полет. На сердце отлегло, а друзья все еще находились под впечатлением только что миновавшей опасности, они на все смотрели испуганными глазами, следя за каждым моим движением. А я продолжаю изучать рычаги управления, к которым все еще боялся притронуться. Правее сиденья нащупал рукой какое-то маленькое колесико. Повернул его несколько раз по ходу полета и почувствовал резкое уменьшение нагрузки на руки. Самолет плавно стал изменять направление в сторону земли. Радости моей не было границ. Это колесико оказалось штурвалом триммера руля высоты, который до сих пор был поставлен на посадку. Вот почему не взлетал самолет! „Хейнкель“ стал послушным, управлять им стало легко одному.
– Отпустите руль, – командую помощникам, – больше мне не нужна помощь».
Они летели… Что там полет валькирий! Это было нечто иное – надмирное, величественное, торжествующее, грозное… Только мощная музыка органа могла бы передать тревожное мужество этих минут. И если бы я снимал фильм о Девятаеве, я бы обязательно наложил полет бомбардировщика на волны органных переливов с их ликующими выкликами и долгим басовитым рокотом, напоминающим гул воздушных моторов. Вот она, эта музыка, услышьте ее… Вот он, этот самолет, увидьте его…
Высота 150 метров для любого бомбардировщика считалась предельно малой и потому была предельно опасной для него. Любая оплошность, ошибка на полутораста метрах была практически смертельной, ибо на принятие правильного решения оставались считаные секунды. Но именно этот нереальный «эшелон» высоты и спасал сейчас Девятаева, его друзей от другой смертельной опасности: истребители, посланные в погоню, искали его выше кромки облаков. Немецкие асы прекрасно понимали, что «хейнкели» на такой малой высоте не летают. Но Девятаев доказал обратное…
Глава пятая
«Наведите меня на восток!»
Пенемюнде… Офицерская столовая. Командир Хе-111 майор Густав фон Брюме не торопясь допивал кофе.
– Густав, кто это у тебя сейчас, как ворона, взлетел? – спросил его комендант, стоя у окна с дымящейся чашечкой.
– У меня никто взлетать не должен.
– Как это не должен, когда я своими глазами сейчас видел! Проверь своих!
– Лео, ты испортил мне обед.
Брюме выбежал на стоянку, где только что стоял его самолет. Он ошарашенно огляделся: на бетонке одни чехлы, брошенная стремянка, деревянные колодки и аккумуляторная тележка. Он не мог осознать случившееся: ладно, чемодан на вокзале украли, но украсть самолет?! Такое не укладывалось в голове… Пока он соображал, протяжно завыли занудные сирены, возвещая воздушную тревогу.
Комендант авиабазы кричал в микрофон:
– Гюнтер, догнать «хейнкель» и уничтожить! Его угнали эти русские сволочи!
Обер-лейтенант Гюнтер Хобст с Железным крестом воздушного аса прогревал в кабине истребителя мотор.
– Вас понял! – отвечал он, прижимая ларингофоны. – Куда они полетели? Направление?
– Они скрылись по направлению взлетной полосы. А там… Скорее всего… – Комендант бросился к висевшей на стене карте Балтийского моря. – Скорее всего, двинут в Швецию. Тут им полчаса лета, и никто не собьет.
– Вас понял! Прошу разрешение на взлет!
– Взлет разрешаю! Да лети же ты, наконец, черт побери!
Комендант проводил глазами истребитель Гюнтера Хобста и снова вернулся к карте, у которой стоял начальник штаба авиабазы.
– Ну куда они могли полететь, как не в Швецию? – рассуждал он. – Они же не такие идиоты, чтобы переться на свои зенитки, на свои истребители.
– И все же на всякий случай надо предупредить Дитриха, – сказал начальник штаба. – Он прикрывает конвой из Восточной Пруссии.
– Да, пожалуй, ты прав. Срочно свяжи меня с ним…
Оба переходят в помещение радиостанции. Радист передает наушники коменданту:
– Майор Дитрих на связи.
– «Коршун», «Коршун», я «Гольфстрим». Важное сообщение. Если встретишь в воздухе наш Хе-111, немедленно атаковать и сбить. Бортовой номер двести семьдесят восемь. На фюзеляже эмблема Гюнтера – вензель «А» и «G». Ты меня понял?
– «Гольфстрим», я «Коршун». Вас понял: атаковать и уничтожить Хе-111, бортовой номер двести семьдесят восемь, с эмблемой «А. G».
«Коршун» поднялся в небо. Но на этом ЧП на острове не закончилось.
Все работы на Узедоме и в Пенемюнде были прекращены. Рабочие команды заключенных конвоиры в спешном порядке пригнали в лагерь. Узников построили на аппельплаце и заставили стоять по стойке смирно. Между рядами измученных людей рыскали охранники со списками и производили перекличку, которая до того повторялась много раз подряд. Не отозвались десять человек.
– Где спрятались эти негодяи?! – допытывались лагермейстеры у заключенных. – Будете стоять до тех пор, пока не скажете! Все, кто знает и не говорит, будут повешены!
На ни в чем не повинных людей сыпались палочные удары, пощечины, тумаки… Русских выводили из строя и жестоко избивали прикладами, топтали ногами, угрожали расстрелом, если они не скажут, где находятся те, которых не хватает по спискам. В ответ – ледяное молчание. Никто не произнес ни звука, не издал ни одного стона.
Все знали, где находятся их десять пропавших товарищей. Все. Лагерь с быстротой молнии облетела весть о побеге группы русских военнопленных на захваченном бомбардировщике. Еще лучше знали об этом гитлеровцы, но старались не произносить эти слова, боясь надоумить и других на подобный побег. В каждом русском доходяге им мерещился теперь затаившийся летчик, который при первом же удобном случае ворвется в кабину самолета и улетит. Поэтому охранники делали
