90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров
Кавказский заповедник и его защита
В Сочи я вернулся лишь с одним портфелем, приходилось наживать имущество здесь и обустраиваться с самого начала. Квартиру в Одессе обменять ввиду начавшейся «незалежности» не удалось, а её Наташа на моё имя приватизировала. Вскоре она нашла в Педагогическом институте друга, спустившись с уровня профессора до старшего преподавателя, и стала настаивать на разводе. А тут неожиданно, может быть даже от политических потрясений, Михаил Васильевич умер. Я присутствовал на его похоронах и был возмущён тем, что его, советского офицера, хоронили под жёлто-блакитным флагом. Да и сам я, ещё не успевший сменить прописку, оказался «грамадянином незалежной Украины». Виноградовой я развод дал, и она сообщила, что вышла замуж. Беря документ о разводе, я спросил у служащей, за кого моя бывшая жена вышла замуж. Та засмеялась: «Переспав с мужиком, они считают, что уже замужние». Тогда же я выписался с прежнего адреса, но квартира, будучи приватизированной, осталась за мной. В ней и сейчас живёт мой старший внук Игорь.
В Сочи же заповедник мне на кордоне Тиссо-Самшитовой рощи выделил квартиру, довольно большую, но совершенно разрушенную. Я стал настаивать на её ремонте, и ещё советское министерство выделило на это 200 тысяч рублей. Это тогда были, хотя и инфлюируемые, но всё же большие деньги. Но ремонта я не дождался, а материалы для него, уже выделенные строительным управлением, как потом выяснилось, превращавшийся уже в мафиози директор Тимухин направил на строительство дома у моря. Зато официально было оформлен обмен моей квартиры на половину домика на территории санатория «Заря». Эта половина дома, когда-то принадлежащего главврачу санатория, теперь была собственностью моего соседа по квартире на кордоне Юрия Карапетовича Арашуняна. Он был когда-то лесником заповедника, а сейчас вот стал начальником склада отдела снабжения санаториев Сочи и большим в этом качестве вором. Что это так, я узнал позже. А тогда этот временный обмен меня устраивал, поскольку в полудомике было две жилых комнаты и помещение для душа, была вода, в том числе горячая, так что и зимой комнаты отапливались. В малой комнате была печь, которую я превратил в маленький камин, и вообще жил в основном в этой комнате, а в ванной комнате соорудил душ. У меня был пёс по кличке Вольтер, добрый, чистопородный красавец дог. У него был чёрно-белый окрас типа «плащевик». Я его щенком вёз в самолёте в корзине. Он уж двухмесячным был таким большим, что его голова высоко торчала из корзины. Я купил именно дога, поскольку Наташа хотела иметь большую собаку для безопасных прогулок. Но когда он вырос, она уже не могла с ним справляться. Однажды, когда мы на улице её встречали, пёс бросился ей навстречу и уронил в лужу. С тех пор она его невзлюбила, а позже попросила забрать его в Сочи.
Здесь он тоже почудил. Я часто с ним ходил в ближайший магазин, и продавщицам он очень нравился, они его всегда приветствовали и бросали ему обрезки колбасы. Но однажды у них оказалась открытой дверь в кладовую, и Вольтер, исчезнув там, выскочил потом с огромным куском масла в пасти. Раздался вопль продавщиц, и я тоже кричал, но бесполезно: пёс исчез куда-то с маслом в пасти, а потом сам пришёл домой, но уже без добычи.
Когда я с ним ходил на почту, продававшие около неё зелень бабули его тоже ласково привечали, но однажды он вдруг загнул ногу и обильно полил их зелень – шум, вопли старушек!.. Потом при виде его они начинали шуметь и прятали свой товар. К сожалению, он однажды ушёл гулять и не вернулся. То ли моего доброго пса съели корейцы в их недалеко от нас находившемся ресторанчике, то ли кто-то продал его в Турцию: там тогда, говорят, доги были в моде…
На работе у меня всё шло своим чередом. Я продолжил работу над моделированием выделенного в наиболее показательном месте заповедника биоценозе, утвердив новую программу исследований на Учёном совете. Начал помогать Тимухину в работе над вожделенной диссертацией, сам обозначив её тему, и с этой целью даже жил у него дома, так что он стал называть меня членом семьи. Мне говорили, что Тимухин так стремился вернуть меня в заповедник, будучи уверенным: никто, кроме Сетрова, ему не напишет диссертацию. Диссертация была сочинена, и Тимухин её вскоре в Москве защитил. Он мне потом говорил, что защита была трудной, и это для меня было понятно – ведь он сам толком не понимал, что там написано, поскольку так тему и не освоил. А его на Совете прямо спрашивали, какую часть работы он сам написал, так как на вопросы он отвечал путано, а то и вообще не отвечал.
Работа по моделированию одного из наиболее представительных биоценозов заповедника продолжалась не на пустом месте: не говоря уж о наработках в 1977–79 годах, работа по подготовке материала для модели продолжалась и без меня. Группа учёных-энтузиастов работала по предложенной ранее методике и публиковала статьи по результатам