Мемуары Эмани - Нина Алексеевна Ким
Вторая монашка распоряжалась гостевым домом, который назывался «Наедине с мыслями». Холодные глаза, плотно сжатые губы, резкий голос заставляли собеседника стоять по стойке смирно. Как она могла любить Бога при такой мощной ненависти, которая сочилась из нее? Три раза с небольшим перерывом ей удаляли раковые опухоли в разных органах. Она продолжала всех и все ненавидеть и болеть.
И третья, с которой хотелось встречаться всегда. Высокая и дородная. Она степенно ходила по монастырю, помогала аббатисе с финансовыми расчетами, разбирала кучу бумаг. К обеду спускалась в столовую и проверяла сервировку. Украшала стол изящно сложенными салфетками, скромными цветами. Я подглядела у нее несколько приемов и удивляла потом своих гостей. Она жила по принципу: «Жизнь должна идти так, как идет. Я все принимаю с радостью. Живу в согласии с Богом и собой».
У этой монашки было отменное здоровье. В свободное время часто гуляла по тенистому двору аббатства с улыбкой на лице. Мне она сказала слова, которые я уже однажды услышала в Брюсселе на собеседовании: «Ты слишком хороша для этой работы».
Молясь усердно Богу, сестры отсекали от себя мирские хлопоты и, как я уже говорила, оставались бездушными.
Многие поступки заставляли меня вздрагивать и внимательнее присматриваться к ним.
* * *
Я должна была находиться при одной сестре постоянно. Это была бывшая директриса большой католической школы в Брюсселе. На столе в ее келье стояла фотография девочки в нарядном платье, аккуратно причесанные волосы прихвачены красивым бантом. Большие глаза, умные и живые, светились на снимке, сделанном восемьдесят пять лет назад. В первый день, когда я ввезла ее на коляске в лифт, она улыбнулась и сказала важно:
– Добрый день!
Помахала рукой и еще раз улыбнулась. Не мне, а своему отражению в зеркале.
Глаза под набрякшими складками век не подавали признаков жизни. Безумные и пустые. Два раза в неделю я должна была читать ей книги. Читала я на нидерландском языке, который к тому времени сносно освоила. Я начинала произносить слова, и с ней происходило превращение. Глаза оживали на бледном лице, она прислушивалась к чтению, поднимала палец и говорила:
– Повторяй за мной. Эти звуки должны звучать иначе.
Взглядом искала предложение в книге, палец останавливался на найденной строке. Она смотрела на меня, заставляя перечитывать до тех пор, пока я не произносила правильно то или иное слово. Глаза тускнели, когда я закрывала книгу. Передо мной опять сидела безумная старуха.
Увидев выражение ужаса на моем лице, аббатиса развела руками:
– Альцгеймер особенно жесток к тем, кто занимался умственным трудом.
Видимо, нейроны перерабатывают и теряют связь между собой. Так что я вовремя перешла от умственного труда к физическому! «Что ни делается, все к лучшему», – мелькнула в голове расхожая фраза.
Самой старшей в команде сестер было девяносто четыре года. Однажды я увидела, как она плачет в своей келье. Бесцветные слезы текли ручьем по лицу, носовой платок промок насквозь.
Старшая из монахинь, когда я рассказала ей о плачущей сестре, ответила:
– К сожалению, она будет с сегодняшнего дня принимать пищу отдельно от всех. Нам пришлось принять это решение, потому что ее поведение вышло за все рамки приличия. Мы предупреждали, чтоб она держала язык за зубами, контролировала себя и не облизывала губы языком.
Смешная трагедия?
Я подумала о том, что язык доводит человека не только до Киева. Он досаждает всю жизнь и еще умудряется и в старости дать ему по лбу. Мой лоб, наверное, к старости будет весь в синяках. Не умею держать язык за зубами никогда. Всю жизнь он надоедал мне, только подумаю, а он уже молотит ерунду разную. Натерпелась от него. Врагов и недоброжелателей болтливый язык нажил много.
Учитесь, дорогие мои, пока не поздно, держать его за зубами.
* * *
От всего, что я увидела в монастыре, стало страшно жить. Пропал сон, исчез аппетит. Нейроны в голове бегали и создавали панику. В одну из бессонных ночей я закричала:
– Заткнитесь и не наводите на меня ужас! У меня в запасе двадцать пять лет, чтобы приготовиться к встрече с Альцгеймером, который придет со своим букетом. Все. Пошли вон из моей жизни.
И еще я поняла, что последний отрезок жизни должен стать не марш-броском в безумие и одиночество, а красивым и ровным догоранием свечи. Нужно сделать шаг назад и спокойно наблюдать, понимая, что и в такой позиции есть свои преимущества. Не надо кидаться на амбразуру и принимать на себя весь огонь. Ответить, если спросят, сказать, если будет нужно, посоветовать, если твой совет нужен.
Может быть, не такой он и подлец, этот Альцгеймер. Что можно сделать, когда ты становишься бессильным в конце жизни, если даже всегда был при параде и в орденах? Как перенести насмешки и одиночество? Наверное, лучше махать рукой в зеркале своему отражению и улыбаться, а не плакать от страха. В эти дни я поняла, почему корейцы возвели уважение к старшим в высшую степень человеческих отношений. В старости человек нуждается в любви и внимании больше, чем в молодости, потому что он слаб и немощен.
* * *
В один из дней рождения пригорюнилась и успокаиваю себя:
– Хватит причитать. Часики тикают, их не остановить. Еще недавно кокетничала: «Не стыдно быть бабушкой, стыдно спать с бабушкой». Может быть, и в этот раз пронесет? Ладно, что буду делать в ближайшей пятилетке?
1. Выучу канкан к свадьбе внучки. Если успею, то повторю на бис у остальных внуков.
2. Сгоняю в Америку, посмотрю, с чем ее едят.
3. Заеду по пути на Ниагарский водопад со стороны Канады.
Вроде бы он тоже из списка юности, в котором Байкал, Рица, Килиманджаро, Новая Гвинея.
В разгар моих печальных раздумий врывается муж с радостным возгласом:
– С днем рождения, дорогая!
В руках два березовых веника.
Молчу и думаю, переломать эти веники об него или с миром похлестать себя в парной? Тут он встал на колени, как в мелодрамах:
– Поздравляю, любимая! Ты пойдешь со мной сегодня ужинать?
Помните:
– Ты пойдешь за меня замуж?
Еще ответить не успела, а тут шум и скрежет.
Ведро в дверь пропихивают. Я топнула ногой от злости, а за охапками роз выглядывает лицо сына. Смотрит влажными глазами:
– Мам, тут триста роз, проживи,
