Мемуары Эмани - Нина Алексеевна Ким
* * *
– Страны, которые отреклись от Бога, ввергли себя в пучину несчастий. Куба, Северная Корея, Россия – подтверждение этому. Надо уметь отличать сектантов от верующих. Вы знаете Божьи заповеди? Они спасают человека от преступления и удерживают от лукавых помыслов! – сказал пастор при первой встрече, узнав, что я из России.
Я много думала над его словами, читала Библию, которую он мне подарил. Люди в корейской церкви не были похожи на фанатиков, они имели все: достаток, карьеру, семью, детей. Что же их тянуло сюда? Какие-то тайные рычаги или желание найти влиятельных знакомых и связи с ними? В обычной жизни не могли пересечься пути министра и простых людей, а в церкви они сидели рядом и беседовали друг с другом.
Голос пастора был удивительно похож на голос моего отца. Не вникая в смысл беседы, я просто слушала знакомые интонации и звуки речи. Мне было спокойно и уютно. Я была опять там, в детстве.
* * *
Однажды я упала на работе. Хорошо, что рядом находилась моя напарница. Она позвонила старшей и моему мужу. Стали меня переодевать, а из карманов халата посыпались листки с записями, ручки и небольшой блокнот.
Это всегда было со мной. Во время перерывов я присаживалась где-нибудь и быстро записывала мысли, которые крутились в голове. Попишу, потом начинаю пылесосить или вытирать пыль. Время бежало незаметно. Никто не мешал думать, условия для мыслительного процесса были идеальные. Министерство начинало работать с десяти утра, а мы – с семи. Тишина. Звуки пылесоса мягкие, они утыкаются в ковровое покрытие и рассеиваются в предрассветной мгле. До одиннадцати утра можно много написать. То утро оказалось пустым. Я лежала, смотрела на скомканные листочки и думала. На них были записаны мои бредовые мысли о жизни, шаги по кругу, триллер, в котором переплетаются события и персонажи из реальной жизни.
Муж вез меня к домашнему врачу, а надо было – в отделение «Скорой помощи». Записались на прием. Доктор прописал таблетки от головокружения и дал освобождение от работы на три дня, потом подумал и написал направление на МРТ головы.
Голова кружилась так, что я не могла шевелиться. Все вращается, потолок падает вниз, разрывая голову болью, длинной и тягучей. Лежу, и стоны сами вырываются из горла. В очереди на МРТ уже лежу на стульях, люди поглядывают с удивлением.
Добрались домой. Сын смотрит на меня испуганно:
– Домашний врач звонил. У тебя хорошая, очень хорошая опухоль в голове. Надо срочно ехать в больницу. Место уже приготовлено.
Так я оказалась в больнице с очень хорошей опухолью.
Сразу в палату зашел врач, который должен был меня оперировать. В костюме без халата, покачиваясь с пятки на носок, улыбается и сообщает, какие анализы мне сделают перед операцией. Сын переводит его слова дословно:
– Почему операция через четыре дня? Надо убрать отек мозга, который случился из-за отсутствия кислорода, только потом можно удалить опухоль. Опасно ли для жизни? Будем стараться, но стопроцентной гарантии нет.
Сын принес компьютер в палату, включил фильм «Крестный отец» и сел рядом. Мы смотрели бесконечные серии убийств и думали о своем. Муж приходил после работы и тоже смотрел «Крестного отца». Я одна болтала и пыталась расшевелить их, испуганных и беззащитных.
Поздно вечером мои мужчины уходили, а я бралась за ручку и писала. Четыре ночи, не смыкая глаз. Меня подстрелили на ходу, так неожиданно все случилось, я не готова была к такому повороту.
Знаете, что интересно? В такие минуты круг смыкается. В этом кругу остаешься ты и твои близкие люди.
Четыре дня я пыталась найти выход для тех, кто останется жить без меня дальше. Как им помочь? Сын не окончил школу. Как он без меня? А дочки? Инна должна родить. Как она без меня? Ира болеет после операции на желудке. Как она без меня? Как внуки? Вика, Саша и Ваня… Когда летом приедут сюда?
Пропасть, через которую тебе не перепрыгнуть и не удержаться на краю. Вспомнила детство. Поселок в черных песках, бабушку, которая любила меня больше жизни, родителей, братьев и сестер. Все. В моих оставшихся четырех днях места больше не было ни для кого. И одна глубокая любовь к ним.
Сожалела, что была такой строгой. Почему я не говорила бедным дочерям ласковых слов? Инне было девять лет, Ире – семь, когда мы остались жить втроем.
Их отца похоронили двадцать девятого августа, а первого сентября Ира пошла в первый класс. Приду из школы с работы, они заглядывают мне в глаза, подают тапки и бегут на кухню ставить чай, разогревать обед. Могла бы я ласково обнять их и помолчать. Я не знала слов «хорошие мои» и других нежных обращений к детям. Долгими ночами думала: «Если умру, куда попадут мои девочки? Никому они не нужны, значит, остается детдом. А детдом – мясорубка, к которой надо подготовиться. Они должны все уметь».
Это был уже второй крен в воспитании. Первый получился, когда я нагляделась в доме у покойного мужа, как свекровь носится со своими детьми. Тогда я сказала себе: «Мои дети не будут такими никчемными бездельниками, ленивыми тунеядцами!»
И теперь на краю пропасти я сожалела о своей строгости. Надо было просто приучать их работать и уважать других, а не кричать и драться. Поздно.
Мне пришла в голову бредовая идея, – в те ночи все идеи были бредовыми. Сложить в большую коробку нежные слова и поцелуи, смех и улыбки за все годы и отправить Инне и Ире. Никогда не поздно найти утраченное и вернуть тем, кто должен был это получить. Только мы втроем знаем, как я пыталась не упасть и оборонялась, искала друзей и укреплялась. Чаепития и гулянки, гости, которые шли, чтобы поесть и поболтать. Двери были всегда открыты у глупой и растерянной вдовы на перепутье. Одна в тридцать один год. Я не оправдывала себя по ночам перед операцией, но так четко видела себя в этом поселке с малыми детьми и язвой желудка, растерянную и наивную.
Внучка София как-то спросила меня:
– Если повернуть время вспять, что бы ты изменила в своей жизни?
– Стала бы психологом. Эта профессия помогла бы разобраться в людях, понимать человеческие поступки, – ответила я, подумав над вопросом. – Научилась бы видеть то, что лежит рядом, слышать тех, кто стоит рядом. Я
