Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты - Олег Андершанович Лекманов
В письме к жене от 4 июня 1935 года Сергей Рудаков привел мнение самого Мандельштама о стихотворении «Возможна ли женщине мертвой хвала…». Поэт назвал его «новой и неожиданной» вещью, как ранее свое стихотворение «Жизнь упала, как зарница…»389. Далее Рудаков пишет об этой новой вещи Мандельштама: «Очень интересны к ней варианты, которые, по-моему, живут как 12-строчное стихотворение»390. По-видимому, речь шла о варианте, который затем, действительно, получил статус самостоятельного поэтического текста:
На мертвых ресницах Исаакий замерз,
И барские улицы сини —
Шарманщика смерть и медведицы ворс,
И чужие поленья в камине…
Уже выгоняет выжлятник пожар —
Линеек раскидистых стайку,
Несется земля – меблированный шар,
И зеркало корчит всезнайку.
Площадками лестниц – разлад и туман,
Дыханье, дыханье и пенье,
И Шуберта в шубе замерз талисман —
Движенье, движенье, движенье…391
Это стихотворение представляет собой монтаж мотивов, развивающих образы более ранних стихотворений Мандельштама об Ольге Ваксель. Так, эпитет «мертвых» перенесен в текст из поэтической эпитафии, вариантом к которому первоначально было стихотворение «На мертвых ресницах Исаакий замерз…». О «ресницах» и «заресничной стране» Мандельштам писал в стихотворении «Жизнь упала, как зарница…». Архитектурная деталь с Исаакиевского собора подразумевалась в этом же стихотворении, где собор выполнял роль наиболее значимого строения возле гостиницы «Англетер» – места редких свиданий Мандельштама с Ольгой Ваксель. «Чужие поленья в камине» – запоминающаяся деталь последнего из этих свиданий (еще раз процитируем фрагмент мемуаров Ваксель: «Он ждал меня в банальнейшем гостиничном номере, с горящим камином и накрытым ужином»). «Меблированный», «зеркало», «площадки лестниц» – это тоже болезненные напоминания об этом свидании. «Медведицы ворс» (медвежья шкура на полу в номере гостиницы)392 продолжает тему «медвежонка» из стихотворения «Возможна ли женщине мертвой хвала…». Холодная ленинградская зима и март 1925 года как фон для встреч Мандельштама с Ваксель изображаются во всех стихотворениях поэта, обращенных к ней. А Шуберт и строка «Движенье, движенье, движенье» из его знаменитой песни «В путь», как уже многократно отмечалось, тоже очень важны для всех стихотворений Мандельштама, обращенных к Ольге Ваксель. Здесь же они просто выведены из подтекста непосредственно в текст. С Шубертом, как поясняет Надежда Мандельштам, связан и загадочный, на первый взгляд, образ смерти шарманщика: «О. М. как-то говорил, что Шуберт использовал все песни, которые до него исполнялись шарманщиками или под шарманку»393. Как известно, «Шарманщик» – это последняя, самая безнадежная часть «Зимнего пути» Шуберта.
Однако завершается серия стихотворений Мандельштама, связанных с Ольгой Ваксель, не этим мрачным стихотворением, а написанным в том же июне 1935 года четверостишием, в котором поэт, с одной стороны, признает ответственность и вину за свою незаконную любовь, а с другой – настаивает на том, что эта любовь очень много ему дала и не прошла для него бесследно:
Римских ночей полновесные слитки,
Юношу Гёте манившее лоно —
Пусть я в ответе, но не в убытке:
Есть многодонная жизнь вне закона394.
4
В промежутке между 1925 и 1935 годами Мандельштам написал еще одно стихотворение, которое его жена связывала с Ольгой Ваксель (и с собой):
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни,
шерри-бренди,
Ангел мой.
Там, где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Греки сбондили
Елену
По волнам,
Ну а мне – соленой пеной
По губам.
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли,
Все равно.
Ангел Мэри, пей коктейли,
Дуй вино!
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой395.
Надежда Яковлевна откомментировала это стихотворение так:
«Шерри-бренди»… Написано во время попойки в «Зоомузее». Если грубо раскрыть: Елена – это «нежные европеянки», «ангел Мэри» – я. (Пир во время чумы, а чума ощущалась полным ходом…)396
Во «Второй книге» Надежда Мандельштам назвала конкретное имя одной из «европеянок»:
В стихотворении «Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой» мне, как я думаю (мы об этом никогда не говорили), предоставлена роль ангела Мэри (случайная женщина, легкая утеха!), а Ольга – Елена, которую сбондили греки. Оно написано на людях, когда я весело пила с толпой приятелей кислое кавказское вино, а он расхаживал и бормотал, искоса поглядывая на нас…397
Подстановка Ольги Ваксель на место Елены – гипотеза остроумная, но, кажется, неверная, хотя бы потому, что стихотворение датировано 2 марта 1931 года, а Ольгу Ваксель «сбондили» в Осло лишь в конце сентября следующего, 1932 года. Не думаем, что и Мэри стихотворения – это Надежда Мандельштам. По-видимому, Елена и Мэри – не конкретные современницы Мандельштама, а героини поэтических произведений, противопоставленных в стихотворении «Я скажу тебе с последней прямотой…» друг другу.
Эти произведения уже давно определены исследователями. Елена – персонаж гомеровского эпоса и, возможно, «Елены» Еврипида398. Изображая, как ее «сбондили» «по волнам», и далее упоминая о «пене», Мандельштам, по справедливым догадкам наших предшественников399, пародирует собственную раннюю любовную лирику – стихотворения «Silentium», «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…» и «Золотистого меду струя из бутылки текла…», в частности. Дующая вино и коктейли Мэри – это перенесенная в начало 1930‑х годов героиня пушкинского «Пира во время чумы».
Участник той самой «попойки в Зоомузее» Борис Кузин вспоминал, как Мандельштам вдохновенно читал перед собравшимися знаменитую песню Мэри (может быть, на этой же попойке):
Трудно допустить, что имя Пушкина никогда не упоминалось в наших
