Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты - Олег Андершанович Лекманов
И фонари, как факелы, горят…
(«От легкой жизни мы сошли с ума…»)367
Что делать в городе в июне?
Не зажигают фонарей…
(«Летние стансы»)
Рыбий жир ленинградских речных фонарей…
(«Я вернулся в мой город, знакомый до слез…»)368
С другой стороны, в стихотворении «Жизнь упала, как зарница…» фонари предстают сказочными «сияющими вехами», к которым, «выбрав валенки сухие и тулупы золотые», пойдут новоявленные муж и жена.
Стихотворение «Я буду метаться по табору улицы темной…» устроено прямо противоположным образом, чем стихотворение «Жизнь упала, как зарница…»:
Я буду метаться по табору улицы темной
За веткой черемухи в черной рессорной карете,
За капором снега, за вечным за мельничным шумом…
Я только запомнил каштановых прядей осечки,
Придымленных горечью, нет – с муравьиной кислинкой;
От них на губах остается янтарная сухость.
В такие минуты и воздух мне кажется карим,
И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,
И то, что я знаю о яблочной, розовой коже…
Но все же скрипели извозчичьих санок полозья,
В плетенку рогожи глядели колючие звезды,
И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.
И только и свету – что в звездной колючей неправде,
А жизнь проплывет театрального капора пеной;
И некому молвить: «из табора улицы темной»…369
Первые строки стихотворения (следование в черной карете за белой веткой черемухи) сразу же превращают всю ситуацию в условную, не реалистическую. Тем большее впечатление производит «физиогномическая конкретность»370 словесного портрета Ольги Ваксель во второй и третьей строфах. На эту конкретность обратила внимание не только С. В. Полякова, но и Ольга Арбенина, специально отмечавшая точность мандельштамовского эпитета: «Очень похожее выражение „о яблочной коже“. Именно не лепестки роз, а „яблочная кожа“»371.
Перемещение действия в условное, вымышленное пространство снимает вопрос, который неизбежно возникал бы, если бы мы рассматривали стихотворение Мандельштама через биографическую призму: во второй и третьей строфах идет речь о реальных «памяти» и «знании», или же это «память» и «знание» воображаемые («Я только запомнил каштановых прядей осечки… И то, что я знаю о яблочной, розовой коже»)? Если бы эти «память» и «знание» были реальными, тогда правдивыми оказались бы мемуары Надежды Мандельштам, потому что речь идет об эротической памяти (целование волос) и эротическом познании. Недаром в строке о «розовой коже» адресата появляется мотив яблока, который, как правдоподобно предположила И. З. Сурат, связан с эротическим воспеванием возлюбленной в Песни Песней372. Однако если поверить Ольге Ваксель, то нужно будет признать, что она, как и в стихотворении «Жизнь упала, как зарница…», предстает возлюбленной лирического поэта не в реальном мире, а в воображаемом. Можно даже предположить, что ради осуществления такой возможности хотя бы в воображаемом мире оба стихотворения Мандельштама, связанные с Ваксель, и были написаны.
В стихотворении «Жизнь упала, как зарница…» воображаемый, сказочный мир конструируется из преображенных реалий тогдашнего Ленинграда. Ключевые реалии условного мира первых строф стихотворения «Я буду метаться по табору улицы темной…», возможно, взяты из романа Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера», в котором упоминаются цыганский табор (2 раза), карета (24 раза) и мельницы (4 раза).
3
Разумеется, сходный предметный антураж с легкостью отыскивается почти в любом европейском романе XVII – начала ХX века, но ведь в стихотворении «Возможна ли женщине мертвой хвала…», оплакивающем Ольгу Ваксель, Мандельштам уподобил ее не какой-нибудь другой литературной героине, а Миньоне – одному из женских персонажей романа «Годы учения Вильгельма Мейстера».
В конце сентября 1932 года Ваксель вышла замуж за норвежского дипломата Христиана Вистендаля и уехала с ним в Осло. На исходе октября она покончила с собой. Сын Ваксель Арсений Смольевский объяснял причины самоубийства матери так:
Она была окружена вниманием и трогательной заботой родных и друзей Христиана; языкового барьера не было, так как Ольга Александровна хорошо говорила по-французски и по-немецки, да и занятия норвежским у нее шли успешно. Но неожиданно для всех, прожив всего лишь месяц в семье Христиана, 26 октября 1932 года, оставив несколько стихотворений и рисунков, Ольга Александровна застрелилась из револьвера, найденного в ночном столике мужа. Сказались и ностальгия, и глубокая осенняя депрессия, и тяжесть от травли, которые несли ей бесконечные преследования со стороны Арсения Федоровича [первого мужа Ваксель. – О. Л.], усталость от жизни, в которой она безуспешно пыталась найти свое место. И твердое решение жить только до тридцати лет, которое она приняла373.
Осипу и Надежде Мандельштамам об этом самоубийстве рассказали с запозданием. В ночь с 3 на 4 июня 1935 года, находившийся в воронежской ссылке Мандельштам, воспользовавшись короткой отлучкой жены в Москву, написал памяти Ваксель стихотворение-эпитафию:
Возможна ли женщине мертвой хвала?
Она в отчужденьи и в силе —
Ее чужелюбая власть привела
К насильственной жаркой могиле…
И твердые ласточки круглых бровей
Из гроба ко мне прилетели
Сказать, что они отлежались в своей
Холодной стокгольмской постели.
И прадеда скрипкой гордился твой род,
От шейки ее хорошея,
И ты раскрывала свой аленький рот,
Смеясь, итальянясь, русея…
Я тяжкую память твою берегу,
Дичок, медвежонок, Миньона,
Но мельниц колеса зимуют в снегу,
И стынет рожок почтальона374.
Это стихотворение в еще большей степени биографично, чем стихотворение «Жизнь упала, как зарница…» и другие поэтические тексты Мандельштама. Объясняется это особенностями жанра пусть и стихотворного, но некролога, требующими хотя бы пунктирного изложения основных этапов жизни почившего человека.
Неудивительно, что стихотворение нуждается прежде всего в реальном, биографическом комментарии. Такой комментарий был дан нашими предшественниками.
Они объяснили, что под «чужелюбой властью» подразумевается замужество Ольги Ваксель375; строка о «насильственной жаркой могиле», возможно, намекает на кремацию ее тела376; «твердые ласточки круглых бровей» – характерная примета ее внешности377; упоминание о «стокгольмской постели» – ошибка информатора Мандельштамов, перепутавшего две скандинавские столицы, а может быть, поэтическая вольность. В строках о скрипке прадеда и ее шейке сверхсжато изложена реальная история скрипки прадеда Ольги Ваксель – скрипача и
