90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров
Скоро и в работе у меня произошли крутые изменения. Однажды мне позвонил из Кишинёва академик, президент Молдавской академии наук А. Д. Урсул. Он пригласил меня на работу в их Институт философии и права в качестве заведующего отделом диалектического и исторического материализма, с перспективой получения звания члена-корреспондента Академии наук. Урсула я хорошо знал по литературе, близкой мне по теме, – у него было две книги по вопросам информации, и я на них много ссылался, так что темы нашей работы были близки. Уже этим меня соблазняла новая работа, тем более что за преподавательской суетой, да и в работе по кафедре научной работой заниматься было некогда, а в научном учреждении она становилась главной. Всё это и определило моё решение перейти на новую, чисто научную работу.
А в университете меня упрекать за полученную квартиру было некому, поскольку ректором стал бывший проректор по науке Зелинский. Да и университету я отдал десять лет, тем более что замену я себе подготовил в качестве активного человека, доцента Чайковского (он несколько лет спустя, когда я уже вернулся в заповедник, из кафедр философии организует философский факультет). Конечно – где Одесса и где Кишинёв!.. Но на работу в Кишинёв я ездил лишь раз в неделю, работал на дому и главным образом по хозтеме. Путь был вообще-то не столь далёк, поскольку между Одессой и Кишинёвом курсировала не только электричка, но и дизель-экспресс.
Я часто по хозтеме бывал в Москве, и здесь Римма Николаевна меня уговорила, хотя бы и заочно, взять аспирантом её сына Владимира, лейтенанта КГБ, работающего где-то в марийском лесу охранником заключённых. А как он туда попал? Целая история. Любвеобильный Володя после кэгэбешного училища нашёл подругу в лице дочери начальника училища и даже хотел жениться на ней. Но, похоже, у серьёзного папаши в отношении дочери были иные планы (что там какой-то лейтенантик), и он упёк нежданного жениха подальше в лес, на лесоповал. Теперь его нужно было вытаскивать, а как? Только через диссертацию – сообразила мудрая мамаша и для этой цели запрягла меня, пришлось повозиться. И не только с диссертацией, но и с её защитой. Мне пришлось с ним ехать в Питер к друзьям и знакомым. Защищался он в Ленинградском педагогическом институте имени Герцена (первый в России педагогический институт), на кафедре философии, почему-то имеющей при себе Совет по защите кандидатских диссертаций. А руководил кафедрой и Советом мой сокурсник Стрельченко. Он говорил мне: да не мог этот парнишка написать такую диссертацию, это твоя работа. Но Володя Бахарев вскоре действительно выбрался с лесоповала и стал старшим преподавателем, а потом и доцентом… Академии КГБ. Мама была довольна, хотя тот её, теперь уже полковник ФСБ, позже упёк в психушку.
У меня были и аспиранты-иностранцы. Один из них – капитан сирийской армии, комиссар. Он жил в общежитии, но в отдельной комнате и с женой; часто они бывали у меня дома. Однажды и мы с Наташей были у них в гостях. Бывая на родине, они привозили нам подарки. Мы как-то пытались им «компенсировать» и однажды подарили его жене золотое колечко, но они его не взяли, дескать, всё равно на границе отберут. Они привезли и официальное приглашение посетить Сирию, их дом. Но мы по занятости не смогли поехать, о чём позже жалели. Защищался капитан во Львовском университете. Тогда ни в университете, ни в самом городе Львове каких-либо антирусских (в отличие от Прибалтики) проявлений я не обнаружил, кругом звучал русский язык, защита диссертации шла на русском.
Один же аспирант был аж из Центральной Америки, из Коста-Рики, коммунист. Он писал антиамериканскую диссертацию, обвиняя США в геноциде их народа не только путём экономического ограбления, но и переноса в их страну опасного химического производства. Из-за этого костариканцы-мужчины теряют способность к детопроизводству и народ Коса-Рики вымирает. Моего влияния на его диссертацию было мало, а защищаться он поехал в Латинскую Америку. Не поехав в Сирию, мы поехали в Прибалтику и Псков. Первая остановка была в Риге, где я бывал раньше. Она мне тогда запомнилась только тем, что как-то в магазине на мой запрос продавщица по-русски сказала, что по-русски она не понимает. Я съязвил: «Гут! Зи дойч шпрехен?» (Хорошо! Вы говорите по-немецки?) «Националистка» несколько смутилась. Я так же заметил, что здесь нет никаких признаков дефицита, и мы смогли купить Наташе меховую шубку. Даже Горбачёв возмутился, когда прибалты стали ставить вопрос о выходе из Союза, стали требовать независимости. Вы, дескать, в Союзе живёте лучше всех, вот даже иностранной валюты вам выделяется больше всех. В общем, они получили «независимость» приобщением к НАТО и вхождением в Евросоюз, а горожане стали работниками у крестьян.
Мы быстро вернулись в Псков, а из него на «Метеоре» сплавали в Тарту, где я побродил по Тартускому университету (бывшему Юрьевскому), а сам заштатный городишко меня не впечатлил. Зато меня особенно поразила служба в Троицком соборе Пскова по поводу церковного праздника «Спаса яблочного». Впечатлял сам храм, его внутреннее убранство и одеяния ведущих службу, похоже, всей Псковско-Печерской епархии – от золотых риз рябило в глазах. Но величественным был сам подсвеченный иконостас, закрывавший всю главную стену и возвышавшийся до куполов. У моей атеистки Наташи, глядящей на него, потекли слёзы. Удивляла малочисленность молящихся: кажется, их было меньше, чем священнослужителей, а ведь это в большой церковный праздник, почитаемый в народе. Побывали мы и в других церквах Пскова, в том числе в монастыре, известном своей чудотворной иконой, спасшей якобы Псков (в отличие от бунтовавшего Новгорода) от гнева Ивана Грозного. Псковичи вышли навстречу царю и его воинству с хоругвями и этой иконой и были прощены. Мы с матерью в какой-то церковный праздник во время войны были в той самой церкви монастыря, где висит эта икона, на праздничной службе. Мне она запомнилась тем, что священник пригласил меня и вручил какую-то чашу, которую я и держал всю службу.
Истерия «самостийности» и отъезд опять в заповедник
Для нас приближалось трудное время – время истерической самостийности, распада основ. Причём во всей стране, а не только на Украине, в той же Молдавии, что прямо задело меня, мои интересы. Ладно бы только символика – флаги, гербы, а то ведь для нас важнейшая ипостась жизни – язык. Теперь я сидел на учёном совете института и ничего не понимал, о
