Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

3/ X, 1923

Кэр-Ис (бретонская легенда)

В седой Арморике, где вещий океанШумит, как отдалённый гул сраженья,Где утром зарываются в туманВалы старинных укреплений,

Где чайки грустно стонут над водой,И в море паруса скользят без счёта, —Там город был, великий, как герой,Увенчанный победой и почётом.

У ног Кэр-Иса, у высоких стен,Шумел прибой волны, игривой.Был стар годами, дряхл и седКороль Граллон благочестивый.

Был другом короля великий Гвенноле,Святой посланник Ватикана,Им первый монастырь основан на скале,Над ликом бога-океана.

И в скудной позолоте солнечных лучейСтрана цвела, как день весенний,Под символом креста и рыцарских мечей,Под шум пиров и шум сражений.

От океана город отделялБольшой канал, обложенный камнями,И потайная дверь вела в каналИз замка тайными путями.

Бог-океан, свирепый, как гроза,Ревел и ждал за потаённой дверью —Так в клетке хищные томятся звери,Вращая беспокойные глаза.

Тяжёлые ключи Граллон носилНа шее, вместе с золотым распятьем.И годы шли. И был весёлый пир.Король сидел в парадном платье.

Пел трубадур об избранной своей,Старались превзойти себя жонглёры,О славных подвигах и о святой землеШумели боевые разговоры.

Когда же перестал звенеть бокал,И позабылась бранная тревога,С спокойной совестью и с твёрдой верой в БогаГраллон усталый задремал.

Играли три весёлые лучаНа красной мантии, в счастливой неге,И кудри белые струились по плечам,Белее утреннего снега.

Он спал. К нему неслышно подошлаВся в белом женщина и обняла за шею,И с шеи цепь тяжёлую снялаИ ключ заветный вместе с нею.

Коварная Дагю, единственная дочь,Ушла на гулкий шум прибоя,Чтобы впустить, когда наступит ночь,Любовника в свои покои.

Того, чьи речи тихою струёйПрозрачного ручья текли ей в уши,Кому дала и волю, и покой,И сделалась его рабой послушной.

Она открыла потайную дверь,И океан, великий и воспетый,Ворвался в город, будто дикий зверь,Увенчанный последнею победой.

Кэр-Ис погиб. На дне глухих морейУвял цветущий берег счастья,И над пучиной старый ГвеннолеШептал зловещие проклятья.

Один лесник видал, как дикий коньВ воде погибшего Граллона,Могучий, как гроза, и быстрый, как огонь,Промчался в ночь, в ночные стоны.

А там, где в брызгах пен чернеется утёс,Там, на груди у бога-океана,Коварная, красивая МорганаРасчёсывает золото волос.

Она поёт, но голос мукой полн,Звучит сиреной в тающем тумане,И песня, будто плеск тяжёлых волн,Грустна, протяжна и печальна.

Прошли столетья. И теперь в тоскеРыбак, затерянный в глухой Бретани,Остатки башни видит на пескеВ часы отлива бога-океана.

Когда же над морями бури стонут,Он слышит, безысходным страхом полн,Глухие, колокольные трезвоныВ седой пучине разъярённых волн.

5/ X, 1923

Из дневника («Гремит и гулко прорезает ночь…»)

Гремит и гулко прорезает ночьИ в облаках так медленно грохочет.Как быть? Что делать? Чем теперь помочь,Когда рассудок больше не поможет?

Тетрадь я раскрываю в тишине,Но песенка весёлая пропета,Да прежних слов уж и не надо мне,Как и не надо прожитого лета.

По крыше слышен монотонный стук,И бьётся дождь мне в тоненькие стены.Весь вечер будет мучить этот звук,Он никогда не станет колыбельной.

Дождя и ветра однозвучный шум,Как будто гул седого океана.О, как тоскливо в дождевом тумане!Не слышно даже дум, заветных дум…

Пусть будет всё: усталость, нищетаТам, далеко, в загадочном Париже,Ни этот шум, ни эта пустота,Ни шум дождя на черепичной крыше!

Я вижу, как во мгле растёт тревога,Я слышу дрожь до боли сжатых рук,И бульканье воды у низкого порога —Такой назойливый, по нервам бьющий звук.

7/ XI, 1923

«Всё отстанет, всё устанет, отойдёт…»

Всё отстанет, всё устанет, отойдёт…Слышен тихий шёпот за стеной.Шумный ветер ставни с петель рвёт,Осень смотрит в тёмное окно.

И в мозгу сверлит, сверлит, сверлит,Как назойливый и страшный винт,Что отрава пьяная землиЗавлечёт в лукавый лабиринт.

Тот же шёпот, тот же ропот за стеной.Сумрак и молчанье — у меня.Прошлое закатом сожжено.О, не тронь застывшего огня!

11/ XI, 1923

«Поднималась жгучая тревога…»

Не люблю только час пред закатом

А.Ахматова

Поднималась жгучая тревогаВ золотой пыли.Стук шагов по каменной дорогеЗамирал вдали.

Не было ни счастья, ни утраты,Пусто и легко.Догорал скользящий луч закатаГде-то далеко.

Лился в душу острыми лучамиЗвонко-красный час.Что твердило новыми словами,Было только раз.

День горит, он никому не нужен,И его не жаль.Пустотой мне захлестнуло душуПламенная даль.

На глазах давно остыли слёзы,Бури позади.Мимо тёмной зелени мимозыЛучше не идти.

Под платком не вздрагивают плечи,Луч в изломе губ.Шорох дня и огненные свечиЯ не берегу.

Пусть сгорят, мне ничего не надо,Даль тиха, ясна.Чаша больно-жгущего закатаВыпита до дна.

11/ XI, 1923