Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

25/ X, 1923

«Было, пело, уходило…»

Было, пело, уходилоВ золотом полубреду.Что-то тихо и унылоУплывало в пустоту.

Солнце, солнце, луч закатаНад недвижной дымкой гор…Вечер тихий и крылатыйКрылья в небе распростёр.

Было, билось, отцветало,За моей стеной молчит…Солнце в небе разбросалоЯрко-красные лучи.

Солнце, небо, луч игривый,Ускользающий во тьму.Сердце тихо, боязливоПовинуется уму.

Ум какой-то цепью сдавлен,Сонно шевелится мгла…Сквозь притворенные ставниНочь пришла и унесла…

26/ X, 1923

Мамочке («Смотри на закатные полосы…»)

Смотри на закатные полосы,На землю в красной пыли.Смотри, как колеблет волосыВетер чуждой земли.

Как сосны вершинами хвойнымиКолышут вихри лучей,Смотри, как лучи беспокойныеГорят на твоём плече.

В недвижном седеющем воздухеЗакат разлил красоту.Смотри, как арабы на осликахВ закатную даль идут.

Смотри, как маслины дуплистыеНе могут ветвей поднять,Как искрится золотистаяВолос твоих светлая прядь.

И небо пурпурово-красноеГорит на краю земли,И что-то хорошее, ясноеКлубится в красной пыли.

28/ X, 1923

«Нет, не кровь в сиянии заката…»

Нет, не кровь в сиянии заката,А густое, пьяное вино.Веет предвечерняя прохлада,И в моё открытое окноТихо льётся воздух розоватый.

Нет, не страшная, бессмысленная тайнаКрасным флагом жжёт издалека!Медленно теряют очертаньяС золотым обрезом облака.Жизнь звучит в каком-то вихре пьяном,Странно-безотчётна и легка.

Нет, не кровь, не смерть и не проклятье,В ярком догоранье — тишина.Не могу холодных глаз поднять я,Огненным закатом сожжена.Тонкий луч играет в складках платьяИ дорога белая ясна.

29/ X, 1923

«День прошёл, в Сфаяте стало тише…»

День прошёл, в Сфаяте стало тише,Всё укрылось в сон и тишину.Черепица щёлкает на крыше,Рыжий Чарли смотрит на луну.

А луна встаёт из-за Кебира,Как большой кроваво-медный щит,Будто страшный глаз следит за миромИ пускает по морю лучи.

Провода на чёрном небе стонут.Люди спят под сводом красных крыш.Может быть, приснились миллионыТем, кто собирается в Париж.

Или ветер жалобно принёс имГрубый свист фабричного гудка.Мокрая, заплаканная осеньСмотрит из-под серого платка.

Больше нет минувшего простора.На шоссе не слышно голосов.Плачущая осень распростёрлаНад Сфаятом сумрачный покров.

Медленные, гаснущие миги,Дрожь и холод плотно-сжатых рук…На столе письмо, тетради, книгиИ от лампы неподвижный круг.

Что? Зачем? Я знаю слишком мало.Что ж, пора отдаться тишине,С головой укрыться одеяломИ неловко вздрагивать во сне.

Страшно мне и грустно в этом мраке,Сонный мир я не могу понять.Всюду вопросительные знакиДразнят испытующе меня.

И в простой, неназванной печалиБьенье сердца режет тишину…Мимо пробежал мохнатый Чарли,Потерявший в облаках луну.

31/ X, 1923

«Довольно! Нет ни силы, ни желанья…»

Довольно! Нет ни силы, ни желанья,Пусть всё пройдёт, как бред.Пусть не вернуть душевных содроганийЛегко минувших лет —Ведь больше нет наивных оправданийИ смысла больше нет.

Я не хочу, сама себя боюсь,Меня гнетёт каких-то сил избыток,Ворвавшегося воздуха струюЛовлю я, как живительный напиток.

А ветер, скрытым ужасом объятый,Среди бараков мокрого СфаятаРассказывает длинные баллады…

И медленно дурманит тихий сон…Стихи слагаются, как стон…

Не надо!

1/ XI, 1923

«Пусть страшным бременем идут года…»

Пусть страшным бременем идут годаИ давит непосильная невзгода,Ведь ум и сердце знают, что всегдаСтремится к равновесию природа.

Что нет обид и прихотей судьбы,Несчастных нет, неравной нет борьбы,И яркий день возьмут ночные тени,

Что смех всегда теряется в слезах,Что жизнь и смерть — две чаши на весах,И вечность будет примиреньем!

1/ X, 1923

«Я слышу, как во мне звучит струна…»

Я слышу, как во мне звучит струнаИ сердце ждёт, готовое раскрыться.Легла печаль на сонные ресницы,Зловеще затихает тишина.

Я жду. Пусть даль туманна и темна,Недаром сердце стало чаще биться,Недаром мыслей белые страницыНеясные покрыли письмена.

Дыханье всё беззвучней и короче,Я слышу, как растёт могучий звук.Час настаёт, мне всё его пророчит:

Бесцельный взгляд и холод сжатых рук,И сердца, кинутого в омут ночи,Учащенный и беспокойный стук.

3/ X, 1923

Кэр-Ис (бретонская легенда)

В седой Арморике, где вещий океанШумит, как отдалённый гул сраженья,Где утром зарываются в туманВалы старинных укреплений,

Где чайки грустно стонут над водой,И в море паруса скользят без счёта, —Там город был, великий, как герой,Увенчанный победой и почётом.

У ног Кэр-Иса, у высоких стен,Шумел прибой волны, игривой.Был стар годами, дряхл и седКороль Граллон благочестивый.

Был другом короля великий Гвенноле,Святой посланник Ватикана,Им первый монастырь основан на скале,Над ликом бога-океана.

И в скудной позолоте солнечных лучейСтрана цвела, как день весенний,Под символом креста и рыцарских мечей,Под шум пиров и шум сражений.

От океана город отделялБольшой канал, обложенный камнями,И потайная дверь вела в каналИз замка тайными путями.

Бог-океан, свирепый, как гроза,Ревел и ждал за потаённой дверью —Так в клетке хищные томятся звери,Вращая беспокойные глаза.

Тяжёлые ключи Граллон носилНа шее, вместе с золотым распятьем.И годы шли. И был весёлый пир.Король сидел в парадном платье.

Пел трубадур об избранной своей,Старались превзойти себя жонглёры,О славных подвигах и о святой землеШумели боевые разговоры.

Когда же перестал звенеть бокал,И позабылась бранная тревога,С спокойной совестью и с твёрдой верой в БогаГраллон усталый задремал.

Играли три весёлые лучаНа красной мантии, в счастливой неге,И кудри белые струились по плечам,Белее утреннего снега.

Он спал. К нему неслышно подошлаВся в белом женщина и обняла за шею,И с шеи цепь тяжёлую снялаИ ключ заветный вместе с нею.

Коварная Дагю, единственная дочь,Ушла на гулкий шум прибоя,Чтобы впустить, когда наступит ночь,Любовника в свои покои.

Того, чьи речи тихою струёйПрозрачного ручья текли ей в уши,Кому дала и волю, и покой,И сделалась его рабой послушной.

Она открыла потайную дверь,И океан, великий и воспетый,Ворвался в город, будто дикий зверь,Увенчанный последнею победой.

Кэр-Ис погиб. На дне глухих морейУвял цветущий берег счастья,И над пучиной старый ГвеннолеШептал зловещие проклятья.

Один лесник видал, как дикий коньВ воде погибшего Граллона,Могучий, как гроза, и быстрый, как огонь,Промчался в ночь, в ночные стоны.

А там, где в брызгах пен чернеется утёс,Там, на груди у бога-океана,Коварная, красивая МорганаРасчёсывает золото волос.

Она поёт, но голос мукой полн,Звучит сиреной в тающем тумане,И песня, будто плеск тяжёлых волн,Грустна, протяжна и печальна.

Прошли столетья. И теперь в тоскеРыбак, затерянный в глухой Бретани,Остатки башни видит на пескеВ часы отлива бога-океана.

Когда же над морями бури стонут,Он слышит, безысходным страхом полн,Глухие, колокольные трезвоныВ седой пучине разъярённых волн.

5/ X, 1923