Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Когда она вернулась из школы, домашние были напуганы – в её отсутствие они выслушали немало обвинений в свой адрес. Ей тихо сказали: «Зайди в столовую к папе».
Несмотря на события на фронте, требовавшие распоряжений Верховного Главнокомандующего – при созданной им вертикали власти ни одно передвижение войск не совершалось без его одобрения, – он полдня просидел в кремлёвской квартире, читал письма и, когда она вошла, рвал их на мелкие кусочки, бросал в урну и бубнил:
– Писатель! Не умеет толком писать по-русски! – и вновь укорил дочь, на этот раз из-за национальности Каплера. – Уж не могла себе русского найти!
Светлана находилась в прострации. Она равнодушно выслушала крики отца и ушла в свою комнату. После ссоры они не разговаривали несколько месяцев. Не знаю, переживал ли папа Сталин конфликт с дочерью или ему было не до этого – он прекратил появляться в кремлёвской квартире. А у Светланы после морального унижения, когда он растоптал её и как человека, и как женщину, тоже не было желания с ним видеться. Об Васю он мог вытереть ноги. Тот буянил, пьянствовал и дебоширил, но отца жутко боялся и безропотно всё сносил. Светлана, пошедшая характером в мать – не в отца, – взбунтовалась против его диктата.
Произошло самое страшное, что может произойти в отношениях между дочерью и отцом, – они стали чужими. Светлана уже не гордилась тем, что она дочь Великого Сталина. В душе она УЖЕ Аллилуева – и стала ею, когда окончательно созрела, чтобы избавиться от тени отца, преследующей её. Это ей не помогло, как и не помогло решение креститься и последующее увлечение буддизмом. Успокоение в душе после двух перенесённых ударов – мама и Каплер – никогда так и не наступило, но её ещё ждал третий удар от Великого Сталина, имя которому – Гриша Морозов.
Алексей Каплер отсидел пять лет, от звонка до звонка. В нарушение запрета в 1948 году он на несколько дней приехал в Москву и получил дополнительные пять лет, которые также отсидел полностью, что позволило Высоцкому через много лет пропеть в «Песне об антисемитах»: «Средь них – пострадавший от Сталина Каплер…»
Но что же спасло Каплера зимой 1943-го? Почему Сталин не расправился с ним значительно раньше, а дотянул до 2 марта 1943 года, когда увлечение Светланы Каплером, по его мнению, зашло слишком далеко, и наказание «английскому шпиону» назначил сравнительно мягкое?
Серго Берия, школьный товарищ Светланы Аллилуевой, в книге «Мой отец – Лаврентий Берия» рассказал, как во время войны он попал в неприятную историю, связанную со Светланой. Он дружил с ней и ежедневно приходил в школу, ухаживая за Марфой Пешковой, внучкой Горького, с которой познакомился на даче в Зубалове. О Свете он написал сдержанно, обиженный её нелестными воспоминаниями о Лаврентии Берии, которого Светлана считала виновником всех бед, постигших её семью: «Запомнилась дочь Сталина умной, скромной девочкой. Хорошо знала английский».
Однажды, вернувшись с фронта, не задумываясь о последствиях, он подарил ей трофейный «вальтер», маленький красивый пистолетик в подарочном исполнении. Его обнаружила Накашидзе, по долгу службы рывшаяся в Светиных вещах. О страшной находке она донесла по инстанции. Неделю отец допытывался, откуда взялась у неё страшная игрушка, но она заупрямилась и набрала в рот воды, отказываясь закладывать друга (догадалась, что у него могут возникнуть неприятности), и её в качестве наказания, а может и в целях безопасности, не выпускали из дому даже в школу. Наконец, поняв бессмысленность сопротивления, она созналась.
Вскоре в военную академию связи, в которой Серго Берия учился с октября 1942-го, приехал генерал Власик, начальник личной охраны Сталина.
– Собирайся, – строго сказал он, – вызывает Иосиф Виссарионович.
Он был удивлён: никогда раньше Сталин не вызывал его лично (это потом, во время Тегеранской конференции, когда Серго будет лично прослушивать разговоры Рузвельта, Сталин будет ежедневно вызывать его для доклада и подробно расспрашивать даже об интонациях голоса, пытаясь предвосхитить американскую позицию на следующем заседании). Пригласив юношу к столу (Сталин в этот момент завтракал) и задав дежурные вопросы о самочувствии, учёбе в академии, когда Серго, беспечно отвечая на них, сидел с полным ртом, он задал ему вопрос в лоб:
– Это ты Светлане револьвер подарил? А знаешь, что у нас дома с оружием было? Нет? Мать Светланы в дурном настроении с собой покончила… Мозгов, что ли, у тебя нет, не знаешь, что нельзя ребёнку давать оружие?!
Серго оторопел, услышав такое. Он, как и все, знал, что Надежда Аллилуева умерла. Ни мать, ни отец, хотя он был близок с сыном и наедине часто выражал недовольство массовыми арестами, никогда они не рассказывали ему о самоубийстве Надежды Аллилуевой, и он знал официальную версию смерти, о гнойном аппендиците.
Но зимой 1942-го Света уже знала всю правду и обсуждала эту тему с отцом. Иосиф Виссарионович был противником генетики и теории наследственности, но только тогда, когда это не касалось его семьи. Он помнил, что не только Надя, но и Яша однажды уже стрелялся. С дочерью, понимал он, надо вести себя осторожно, гены у неё непокорные – аллилуевские, и возраст опасный – бунтующий переходный, в котором романтические отношения, неудачно сложившиеся, иногда становятся причиной подростковых самоубийств. Предупредив Серго о недопустимости подобных подарков, Сталин смягчился:
– Ладно, иди, но за такие вещи вообще-то надо наказывать…
Он знал, характером дочь пошла в мать, и боялся, что если резко вмешается в её личную жизнь, то случится непоправимое. Маленький пистолетик, подаренный Серго Берией, его напугал, вновь напомнил вечер перед самоубийством жены. Поэтому он сдерживал себя, когда у дочери начался роман с Каплером, не выдержав лишь тогда, когда увлечение дошло до поцелуев, обычно предшествующих физической близости, от которой быстренько он дочь оградил. Вот так Надежда Аллилуева через десять лет после самоубийства неожиданно спасла
