Адольфо Камински, фальсификатор - Сара Камински
Ну вот, пока я наклеивал фотографию, Катя с тяжелым вздохом накинула пальто, зажгла сигарету и вышла.
– Подожду тебя на улице. Нужен глоток свежего воздуха.
Прежде чем погасить свет повсюду, я заглянул по привычке на склад, полюбовался плодами своих трудов. Денежный запас заметно вырос. Целый квадратный метр плотно упакованных новеньких сотенных купюр. Даже больше. Какая сумма получилась? Честно говоря, понятия не имею. Некогда было их пересчитывать. Запер все двери и догнал Катю. Мы всякий раз возвращались к себе кружным путем, старались хоть немного погулять. Строго соблюдая правила подпольной жизни в Бельгии, в четвертый раз сменили имена и адрес. Новая меблированная квартира сама по себе ничем нас не радовала, однако из окон открывался вид на прекрасный старинный квартал Саблон на холме. С порога Катя машинально включила радио, повесила на крючок пальто и сумочку, упала на софу, закурила. Потом внезапно вскочила, прислушалась, затаив дыхание. Радио передавало чье-то неистовое ликование.
– Этот день войдет в историю! – вопил диктор. – Сегодня, 19 марта 1962 года, подписаны Эвианские соглашения[51]. Война окончена!
Отныне Алжир обрел свободу и независимость! Столько лет в неустанных трудах мы приближали этот день. Катя смотрела мне в глаза с непривычным умиротворением и облегчением. А Брюссель спал себе преспокойно, неподвижный, затихший. Ни криков, ни песен, ни смеха. Никто здесь не праздновал окончание войны.
Мы тоже не устроили бурного праздника, просто не хватило сил. Мы просто были счастливы.
Повинуясь первому инстинктивному побуждению, я бросился к телефону и позвонил Жанин, своей бывшей жене, мечтая поговорить с детьми. Как долго я ждал этого мгновения! Мы с ними не виделись без малого два года… Дрожащей рукой набрал номер. Жанин немедленно взяла трубку, и я услышал совсем близко хохот и голоса Марты и Сержа. Они во что-то играли в гостиной. Я постарался подробно все объяснить, попросил разрешения повидаться с детьми, умолял как можно скорей посадить их на поезд и отправить ко мне в Бельгию хоть ненадолго. Никогда не забуду, что она мне ответила:
– Адольфо, мы тебя уже сто раз похоронили. Но раз ты жив, я уверена, ты делал для людей что-то хорошее, нужное.
– Что же стало с кучей фальшивых денег?
– А ты как думаешь? Мы их попросту сожгли. Никому из нас и в голову не пришло ими воспользоваться. И не считай меня психом: до поры до времени я не печатал на банкнотах номера. Если бы война продолжалась, мы непременно пустили бы их в оборот, вот тогда мне пришлось бы нумеровать их. Однако я до последнего надеялся, что все уладится дипломатическим путем и к подлому шантажу прибегать не придется.
С деньгами всякий раз хлопот не оберешься. Они приносят только беды, уж поверь. Где хранится наша фальшивая казна, знала одна лишь Катя, и ей я полностью доверял. Но мало ли кто мог обмануть нашу бдительность, подслушать случайный разговор, догадаться о том, что именно я делаю. Деньги пробуждают корысть, вожделение. Сбивают с пути, отвращают от идеалов. Их проклятая власть способна развратить даже самые чистые бескорыстные души. Если бы я пронумеровал их сразу, то, возможно, подписал бы самому себе и Кате смертный приговор. Пока печатание фальшивых денег еще только обсуждалось, многое вокруг насторожило меня и огорчило. Даже некоторые из ближайшего окружения повели себя как-то странно, враз переменились. К примеру, одна давняя участница сети, с которой мы проработали вместе четыре года, не сближаясь, внезапно начала подкатывать ко мне… С чего вдруг? Как же утомительно не доверять никому и ничему, всех подозревать, всего опасаться. С каким восторгом я избавился от денег, ты и представить себе не можешь! Наконец-то ко мне вернулись искренность и покой.
Кстати, сжечь массу денег отнюдь не просто. Действительно, они легко загораются, но при этом разлетаются во все стороны. Мы избавлялись от них целый месяц. Еще бы, от такой прорвы! Выкопали с Катей в саду у знакомого бельгийца-подпольщика глубокую яму и жгли каждый день понемногу. Вечный огонь в честь победы. Все усилия полутора лет обратились в дым. Я с наслаждением наблюдал за тем, как купюры корчились в пламени. Пьяный от счастья, что долгожданный мир наступил.
13
Во Францию я вернулся только летом 1963-го, ровно через год после провозглашения независимости Алжира. Хоть война и закончилась, работы у меня не убавилось. В Бельгии осталось много дел. Руководители и участники сети Жансона продолжали скрываться от полиции, их не амнистировали. Я позаботился об их безопасности, помог тайно пересечь границу, чтобы уехать обратно, на родину. А еще уничтожил все оборудование и материалы в лаборатории, очистил конспиративные квартиры от малейшего компромата, поменял номера автомобилей. В конце концов от нашей противозаконной деятельности не осталось и следа. За год едва успел.
Многие наши сподвижники сразу же уехали в Алжир восстанавливать страну после войны и разрухи. Тогда причин последовать за ними у меня не было. Я сделал уже все, что было в моих силах. Алжирцы добились свободы. А вмешиваться в государственную политику не мое дело, в конце концов. Меня поразила до глубины души братоубийственная борьба за власть, что сразу завязалась между вождями победившего восстания. Антиколониальная война неожиданно переросла в войну гражданскую. И особенно опечалила судьба «харки» – алжирцев, что воевали на стороне французов. Я не скрывал своего гнева на алжирское правительство. Оно допустило, чтобы всех «харки» вырезали вместе с семьями. Но еще больше виноваты в этом французские власти. Они предательски бросили союзников на верную смерть, хотя отлично знали, что их ждет. Отвратительный, абсолютно безнравственный поступок!
Катя тоже решила уехать во Францию. Мы одолжили машину у знакомого бельгийца-подпольщика и направились в Париж, перейдя границу под вымышленными именами. По правде сказать, я мог бы назвать пограничникам свое настоящее имя, ведь меня никто не арестовывал и не разыскивал. Мне ничего не грозило. Но бежал-то я тайно, поэтому мои
