Лев Толстой. Свободный Человек - Павел Валерьевич Басинский
Отдав свои молодые дневники невесте, Толстой совершил и еще одну роковую ошибку. Он подарил Соне право считать себя «жертвой». Это чувство жертвы она культивировала в себе с самого начала их совместной жизни. Дневники будут «аукаться» Толстому на протяжении всех их семейных отношений. «Скелет в шкафу» обрастет плотью, напитается кровью и станет причиной тяжелых конфликтов.
Но, возможно, Толстой не мог поступить иначе. Вопросы о прежней жизни так или иначе поднимались бы.
Так и началась их семья.
Неимоверное счастье
С приездом в Ясную Поляну всё началось плохо.
Это было как бы продолжение тяжелого отъезда из Москвы. Толстой был недоволен, что его молодая жена горько плакала при расставании с прежней семьей. «Он тогда не понял, — писала Софья Андреевна, — что если я так страстно, горячо любила свою семью, — то ту же способность любви я перенесу на него и на детей наших».
Встречали их хлебом-солью Ёргольская и брат Сергей Николаевич. Татьяна Александровна придирчиво осматривала новую хозяйку. Едва ли она была счастлива оттого, что уступала ей свое главное женское место в доме. А новоиспеченной графине недавно исполнилось 18 лет. Справится ли она с домом?
По всей видимости, сама Ёргольская не была образцовой хозяйкой, тем более что в этом доме она всегда чувствовала себя приживалкой. Дом показался Соне грязным. Когда-то братья Толстые спали здесь просто на полу, на сене, без простыней. И по всему дому стоял запах сена, как на сеновале. Вокруг дома рос бурьян. Слуги были неопрятны. И сам хозяин расхаживал по дому в одном халате с отстегивающимися полами, который ночью служил ему пижамой. Ели железными вилками. Повар часто был пьян. Однажды Соня с ужасом нашла в своей тарелке с супом «отвратительного паразита».
Первая же ночь, проведенная с молодой женой в усадьбе, оказалась для Толстого «тяжелой». За утренним кофе оба чувствовали себя неловко. Словом, всё шло как-то не так…
Тем не менее в первый день пребывания с Соней в Ясной Поляне Толстой записывает в дневнике: «Неимоверное счастье… Не может быть, чтобы это всё кончилось только жизнью».
«Неутомимая Sophie», как называла Соню Александра Андреевна Толстая, оказалась превосходной хозяйкой. В доме был наведен, насколько это было вообще возможно в деревне, идеальный порядок. Появились простыни, скатерти, столовое серебро (единственное приданое Сонечки). На всех слуг были надеты белые колпаки, чтобы «отвратительные паразиты» больше не падали в тарелки с супом. На лакеев — белые перчатки. Все дорожки вокруг дома были расчищены, бурьян выполот и посажены цветы.
На животе хозяйки неизменно висела большая связка ключей от всего дома. Когда Сонечка забеременела, эта связка на ее животе бренчала довольно забавно. Деньгами заведовал муж, но всегда давал жене столько, сколько она просила, не спрашивая, на что.
Свой кабинет Толстой поначалу организовал в «комнате под сводами» (есть знаменитый рисунок Ильи Ефимовича Репина, где Толстой пишет в «комнате под сводами»). На самом деле изначально эта комната была просто полуподвалом, где хранились продукты. И сегодня можно видеть в ее стенах кольца, на которых раньше висели окорока.
Быстро освоившись в домашнем и приусадебном хозяйстве и полюбив яснополянскую природу, Сонечка тем не менее всё-таки тяготилась деревенской жизнью. Уж слишком она отличалась от того, что она видела в Москве, в Кремле и даже в милом Покровском.
В апреле 1863 года, на Пасху, она пишет младшей сестре в Москву: «Скучно мне было встречать праздники, ты ведь понимаешь, всегда в праздники всё больше чувствуешь, вот я и почувствовала, что не с вами, мне и стало грустно. Не было у нас ни веселого крашения яиц, ни всенощной с утомительными 12-ю Евангелиями, ни плащаницы, ни Трифоновны (экономки Берсов. — П. Б.) с громадным куличом на брюхе, ни ожидания заутрени, ничего… И такое на меня напало уныние в Страстную Субботу вечером, что принялась я благим матом разливаться, плакать. Стало мне скучно, что нет праздника. И совестно мне было перед Лёвочкой, и делать нечего…»
Конечно, жизнь в деревне сильно отличалась от московской. В Ясной Поляне исстари проживали очень странные люди! Например, Агафья Михайловна — бывшая горничная бабушки Толстого Пелагеи Николаевны. Старуха, вечно одетая в старую кофту, собирала по округе бездомных собак, живших в ее флигеле на тех же правах, что и хозяйка. Ее называли «собачьей гувернанткой». Агафья Михайловна была «девушкой» и жила исключительно ради других. И не только людей, но и мух, мышей, тараканов, которых она кормила и которые становились ручными. «Умерла Агафья Михайловна, когда никого из нас в Ясной Поляне не было, — вспоминала дочь Толстого Татьяна Львовна. — Умерла она спокойно, без ропота и страха. Перед смертью она поручила передать всей нашей семье благодарность за нашу любовь. Рассказывали, что когда ее понесли на погост, то все собаки с псарки с воем проводили ее далеко за деревню по дороге на кладбище».
«В доме жили странные люди… — пишет Татьяна Львовна. — Живал подолгу монах Воейков. Он был брат опекуна моего отца и его братьев и сестры. Ходил Воейков в монашеском платье, что очень не вязалось с его пристрастием к вину. Жил еще карлик. На его обязанности лежала колка дров, но, кроме того, он всегда играл большую роль в разных забавах и маскарадах Ясной Поляны. Живала старуха странница Марья Герасимовна, ходившая в мужском платье. Она была крестной матерью моей тетки Марьи Николаевны».
В Ясной можно было увидеть и цыган с медведем…
— Михайло Иваныч, поклонись господам.
Медведь кряхтел, вставал на задние лапы и, звеня цепью, кланялся в ноги.
— Покажи, как поповы ребята горох воруют.
Медведь ложился на землю и крался к воображаемому гороху.
— Покажи, как барышни прихорашиваются.
Медведь садился на задние ноги, перед ним держали зеркальце, и он передними лапами гладил себе морду.
— Умри!
Медведь, кряхтя, ложился и лежал неподвижно.
«Кончалось всё это обыкновенно тем, — писал старший сын Толстых Сергей Львович, — что всем, в том числе и медведю, подносилась водка. Выпивши, медведь делался добродушным, ложился на спину и как будто улыбался…»
А еще, вспоминала Софья Андреевна, «приходил с деревни дурачок, по прозвищу Алеша Горшок, и его заставляли производить неприличные звуки, и все хохотали, а мне было гадко и хотелось плакать». Это был тот самый Алеша Горшок, которого ее муж обессмертил в одноименном рассказе.
Разные они были люди. Порой Соне казалось, что муж подавляет ее. И своим мужским авторитетом, и просто мужской, «животной» силой. «Мощь физическая и опытность пожившего мужчины в области любви — зверская страстность и сила —
