Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Иче оказался хорошим педагогом и человеком. Он серьезно и с любовью относился к своей обязанности, хорошо знал преподаваемые предметы и умело их объяснял. Между нами вскоре завязались самые лучшие отношения. Хедер стал для меня приятнейшим местом, а учитель — любимым другом. Трудность умственной работы в течение десяти часов в день облегчалась разнообразием занятий; кроме того, замечая во мне утомление, он закрывал книгу, пускался в шутки, рассказывал анекдоты; а в полупраздники, при хорошей погоде, он делал со мною экскурсии на Schloss или в окрестные леса и там, забывая про свой возраст и сан, лазил со мною на деревья, устраивал разные игры,
Как учителя, я вскоре полюбил и мой учебник «Месилат Галимуд». Я восхищался его простым, но сердечным тоном, мудрыми наставлениями и изречениями, так что в течение первого года обучения в хедере Иче я не расставался с этою моею любимою книгою; я носил ее постоянно с собою днем, а на ночь клал ее под подушку. Когда учитель однажды прочел со мною в этой книге главу «
» («Нравственное наставление детям»), в которой описываются любовь матери к своему ребенку и ее бесчисленные труды и заботы о нем с минуты его рождения до наступления его самостоятельности, — когда он это прочел с обычным его воодушевлением и указал на обязанности, лежащие на детях по отношению к своим родителям, я так расчувствовался, что, будучи отпущен из хедера, галопом побежал к маме в лавку. Прибежал я крайне некстати, когда там было много покупателей; не обращая внимание на это, я бросился к маме, стал ее целовать и умолял возложить на меня какое-либо трудное, очень трудное дело — ну, хотя бы сейчас отправиться пешком в Усово (деревня в шести верстах от Копыля)… Мама осадила меня, не хотела выслушать. Дождавшись ухода покупателей, я снова начал приставать к ней, умоляя ее послать меня куда угодно, хоть на край света.— Да что с тобою? — сказала мама, подозрительно осматривая меня. — При уме ли ты?
— Да как же, мамочка? Посмотри, что тут в этой книге написано!
— О, я знала, я говорила мужу, что этот сумасшедший сведет дитя с ума! — крикнула мама в отчаянии, обращаясь к своей компаньонке Гене. — Сбылись мои слова — мальчик спятил с ума!
— Не позволю, мама, не позволю называть моего ребе сумасшедшим! — крикнул я с яростью.
— Ну, что с тобою, милый? — обратилась ко мне Геня. — Скажи, почему ты как раз теперь прибежал к маме с такою просьбою?
В ответ на это я открыл свою любимую книгу и перевел на разговорное наречие начало упомянутой статьи.
— Да, ты славный мальчик, — сказала Геня, целуя меня.
Мать подошла и тоже хотела меня поцеловать, но я не давался, пока она не поклялась, что впредь никогда не будет называть моего ребе сумасшедшим. Мы с мамою таким образом помирились, но из моей экскурсии с благородной целью в Усово так-таки ничего не вышло.
Маме, однако ж, моя эксцентричность и излишняя чувствительность совсем не понравились, и Иче получил от нее порядочную нахлобучку.
Изучение «Месилат Галимуд» снабдило меня большим запасом слов и ознакомило с оборотами еврейского языка, так что после этого даже труднейшие части Библии давались мне легко, и я в течение трех лет успел пройти всю Библию и усвоить ее так, что, когда мне прочитывали какой-либо стих, я указывал, в какой именно книге и в какой главе он содержится. В то же время я был ознакомлен с основными правилами грамматики и орфографии еврейского языка. Но важнее приобретенных познаний было для будущего уклада моей внутренней жизни проникновение поэтическим чувством, возвышенными идеалами пророков и псалмопевцев.
Да забудется десница моя, если забуду тебя, дорогой учитель! Ты первый заронил в сердце мое семена добра и красоты, положил прочное основание моему образованию, тесно сблизил меня с Библиею, которая с тех пор стала моим лучшим, неотлучным другом. Да будет благословенна память твоя!
VII. Ребе Лейзерке и его хедер. Начало изучения Талмуда. Мучительные будни и радостные субботы
Девяти лет от роду я приступил к изучению Талмуда под руководством другого моего дяди, упомянутого ранее р. Лейзерке. Переход от Библии к Талмуду был для меня очень труден. Я очутился в новом мире. От простых и занимательных библейских рассказов, от проникнутых теплотою речей пророков я вдруг перешел к сухой и хитроумной юриспруденции. Из храма поэзии — в суд или на торжище. А на торжище этом люди точно разъярены, ссорятся, дерутся из-за всяких пустяков; бык одного забодал корову другого — и хозяин коровы требует вознаграждения; кто-то для чего-то обольстил девицу — и отец последней вопиет о каре; покупатели и продавцы, должники и заимодавцы, хозяева и рабочие, мужья и жены — все друг друга норовят надуть, обворовать, все они шумят, тащат друг друга в суд. А юристы, практики или теоретики, разбирая такие конкретные или воображаемые казусы, тоже постоянно между собою спорят. Ребе Меер и р. Иуда, р. Иоханон и Реш-Локиш, Рав и Самуил, Аббая и Рава как бы наняты для того, чтобы всю жизнь всегда и во всем противоречить друг другу: то, что один разрешает, другой, как бы назло, строго воспрещает; кого один признает виновным, другой объявляет невинным; что для одного бело, как мел, для другого черно, как смоль. И каждый из них является во всеоружии логики и диалектики, призывает на помощь Св. Писание и традицию. Когда один излагает свои основания, то кажется, что они ясны, как день, и крепки, как алмаз; но заговорит другой — и они обращены в пух и прах. Являются третьи лица, становящиеся на ту или другую сторону или ищущие примирения между спорящими, и опять-таки с помощью казуистики и той тонкой мозговой работы, которую немцы характерно называют «Haar schneiden» (расщеплением волос),
Все эти хитроумные прения и шумливые споры, объектом
