О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
Справедливость
Справедливость – вот что было очень сильно в Самуиле Лурье. Восстановление правильных критериев. Почему его предпоследняя и самая сильная книга называлась «Изломанный аршин»? На поверхности-то понятно: книга написана о Николае Полевом; о том, как сломали жизнь и судьбу российского литератора, – вот и эпиграмма на Николая Полевого пришлась кстати:
Отродие купечества, –
Изломанный аршин.
Какой ты Сын отечества? –
Ты просто сукин сын!
Но есть и еще один смысл в названии. Мерки у нас поломаны, масштабы смещены, аршины изломаны. Нет, не в том смысле, что литературные враги Николая Полевого – Пушкин и Белинский – плохи, а Николай Полевой – хорош, а в том смысле, что не тем меряем, не от той печки танцуем. Не от дел (от текстов, в случае с писателями), а от имен, от этикеток. Звонкое имя – Пушкин! Грозное имя – Белинский! Значит, все, что сделано Пушкиным и Белинским, безусловно хорошо. А вот полузабытые имя-фамилия Николай Полевой… И если этого Николая Полевого ругмя ругали Пушкин и Белинский, то, значит, он никто и звать его никак, или звать его… «отродие купечества, изломанный аршин» или просто «сукин сын».
А почему, собственно? Почему «Капитанская дочка» и «Пир Петра Великого» Пушкина – акт гражданского мужества (напомнил Николаю I о том, что Петр и Екатерина были великодушнее, чем он), а «Параша Сибирячка» Полевого – угодничество и сервилизм? Вот почитайте-ка про эту… сибирячку.
«“Параша Сибирячка” написана для идеально чистого голоса. Героиня – пятнадцатилетняя девочка, дочь ссыльнопоселенца, еще при Екатерине отправленного в Сибирь за неумышленное убийство: был страстный картежник и, должно быть, съездил какого-то шулера медным шандалом по голове.
От случайного прохожего Параша узнаёт, что в России новый царь, Александр I (значит, действие начинается после 12 марта 1801 года), и что летом (на самом деле – 15 сентября) в Москве состоится его коронация.
На следующий же день она бежит из дома и пешком, питаясь подаянием, добирается за эти полгода через всю страну до Кремля. (Пропускаю несколько эффектных эпизодов.) Царь сходит с Красного крыльца, она падает ему в ноги, весь народ становится на колени и просит за нее. Александр, естественно, объявляет помиловку отцу, а дочери, как очнется, велит передать его благодарность: за то, что дала ему случай на доброе дело. Полная победа беззаветного милосердия. Параша летит в Сибирь, к отцу, в эпилоге все счастливы.
Цензура запретила пьесу моментально, и, надеюсь, вам понятно – почему. Хотя в пьесе и сказано раз сто, что отец Параши находится в Сибири 16! –16! –16 лет, но на дворе – 1840-й: со дня несанкционированного пикета на Сенатской – 15! 15! 15!
Вообще, это было чистое безумие, хотя и не без блаженства. Полевой конкретно и буквально рисковал головой (я так и чувствовал: рано или поздно этой рифмы не избежать). Николаю было отчего прийти в ярость и помимо аллюзии на политзаключенных: на его собственной коронации произошел точно такой же случай: сестры Пассек встали на колени и подали просьбу о своем отце (амнистировать или реабилитировать, не помню, см. “Былое и думы”); естественно, их повязали, закрыли на целый день в обезьяннике ближайшего ОВД, отпустили только на ночь глядя, отцу же вместо реабилитации – шиш. Главное – Полевой был в курсе (Вадим Пассек был его хороший знакомый), – то есть совершенно сознательно помещал упомянутую свою голову непосредственно в пасть».
(Опускаю ряд эффектных сцен с участием артистки Асенковой, исполнительницей роли Параши Сибирячки, как она выбивает в свой бенефис премьеру пьесы Полевого.)
«Читатель! ау, читатель, если вы есть! Вдумайтесь, пожалуйста: мы с вами только что раскрыли преступление века. Позапрошлого и прошлого. Эта пьеса Полевого – один из самых благородных поступков русской литературы. Автор – как Пушкин в “Анджело” и “Капитанской дочке” – восславил милосердие. Сделал все, что мог, чтобы власть и публика вспомнили о декабристах и пожалели их.
Ну да, используя старый, как мир, прием соцромантизма: ах, Иосиф Виссарионович, как бы вас любили – даже сильней, чем сейчас! – если бы вы были таким человечным человеком, как Владимир Ильич!
И за это “Параша” объявлена образцом конъюнктурной халтуры, а Николай Полевой – ренегатом.
Хотя про, допустим, “Пир Петра Первого” полагается думать и писать так:
“Стихотворение, посвященное анекдоту о примирении Петра с подданным (Меншиковым или Долгоруким), является одним из звеньев в общей цепи ходатайств Пушкина за декабристов. В данном случае пример из жизни Петра является призывом к царю “мириться с подданными”, т. е. вернуть из Сибири декабристов…”
Что же это такое, я вас спрашиваю, граждане? Это же полный, окончательный, всеобъемлющий караул!»
Надо сказать, что согласный, искренний, из сердца идущий вопль всех современных представителей и представительниц СНОП (советской науки о Пушкине – издевательская аббревиатура Самуила Лурье) доказывал: он попал в десятку. Хотя меня этот взвизг вчуже удивил. Я и не подозревал, что в среде образованных, дипломированных филологов так все запущено.
Ну да, да, лихой фельетонный стиль, но не всем же писать, «как обычно пишут аспиранты философии. Бильярдным кием. А понятия бьются круглыми боками друг о дружку, как шары» («Интермедия»). Кто-то и по-другому умеет. И потом, братья-филологи и сестры-филологини, вы поглядите, как между делом в фельетонном журналистском стиле делается литературоведческое открытие. Сейчас процитирую, а пока замечу: процитирую две странички, а иной бы на диссер раскатал или на статью в академическом журнале под заглавием «Об одном источнике одного стихотворения А. А. Ахматовой». И мухи бы померли с тоски над этой статьей. Глядите, как это делается.
Самуил Лурье напропалую издевается над пьесой Нестора Кукольника «Рука Всевышнего Отечество спасла» (за отрицательную рецензию на которую был закрыт журнал Николая Полевого «Московский телеграф»):
«Явление второе действия первого. Депутация нижегородцев с Мининым во главе прибывает в усадьбу Пожарского – чтобы, значит, просить его принять командование. Но какая горестная неожиданность: князь-то при смерти. Буквально с минуты на минуту испустит дух. Успевает лишь завещать народу все свое имение (включая земельные угодья) и попутно распорядиться насчет жены и сына:
Сожгите их! – Да изверг иноземец
Не поругается моей супруге
И сироту князей в полон не во́зьмет!
После чего опускается на подушки и ни на что более не реагирует. Депутация молча проливает слезы, утираясь рукавами армяков.
Но тут Минин внезапно впадает в транс. Походкой лунатика приближается к одру умирающего и долго всматривается в потолок зрительного зала. Как бы
