О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
Да, никто уже ТАК не напишет. Не сможет. Не успеет за Пушкиным. Ну что же, есть ведь долг перед ушедшим. Надо хоть после его смерти сказать публично то, что при его жизни публично сказал всего один человек, правда звали этого человека – Виктор Топоров: «Самуил Лурье писал по-русски лучше всех своих современников».
«Ленинград – город маленький»
Вторая трудность посложнее, покомбинированней. Как было сказано в «Осеннем марафоне» Георгия Данелии и Александра Володина: «Ленинград – город маленький». Пусть и шапочно, но я знал Самуила Ароновича Лурье. Пару раз даже выпивал с ним, пару раз бывал у него дома, даже переписывался. И как-то так… влом кроить из человеческой жизни, которая была, в общем-то, не так уж и далека от тебя, саван с блестками из личных воспоминаний, потому что, видите ли… «Не жизни жаль с ее томительным дыханьем, / Что жизнь и смерть? А жаль того огня, / Что просиял над целым мирозданьем, / И в ночь идет, и плачет, уходя».
Но… в этом ведь тоже состоит наша задача: рисовать профили ушедших, пока помним, пока «еще заметен след». Анджей Вайда про это целый фильм снял: про то, как влом рисовать профиль ушедшего, а надо. «Всё на продажу» называется. Так что постараемся налепить блестки. И тут нас подстерегает некая… сложность.
Не в том дело, что человек Самуил Лурье отличался от лирического героя своих колонок, книг, статей. Такое случается, верно? Самый яркий тому пример – домосед Жюль Верн, писавший про приключения и путешествия. Нет, живший Самуил Лурье и Самуил Лурье писавший, на взгляд стороннего наблюдателя, составляли единство. Зазоров не было.
Но живший, шутивший, блестяще говоривший Самуил Лурье был замкнут, таинствен. По-настоящему аристократичен. Он был настолько аристократичен, что умел негрязно, изящно материться. Как соли в суп. Помнится, однажды я позвонил ему в одиннадцать утра. В силу разных обстоятельств я скорее жаворонок. Одиннадцать утра для меня уже почти день. А Самуил Лурье был совой, работал ночью, чтобы ничто не мешало сосредоточиться. Только он и русская речь. Он и русский синтаксис. Ложился поздно. А я этого тогда не знал и позвонил в одиннадцать. «Да», – услышал я хриплый голос, испугался и забормотал: «Ой, извините, пожалуйста, я, кажется, вас разбудил». – «Ничего… Знаете, как в Ленинграде говорили: сплю до первых мудаков…»
Погоны
А почему я смутился и перепугался? Почему не обиделся на «мудака»? А потому что есть у меня одно свойство. Наверное, не слишком хорошее. Я очень субординационный, иерархический человек. Я хорошо вижу… погоны. Настоящие. Я чувствую, кто – генерал, а кто – прапорщик. Кому – можно, а кому – нельзя. Перед кем – навытяжку, а напротив кого – с усмешечкой.
И мне дела нет до того, что в реальной российской действительности генерал чаще всего… майор, а прапор случается, что и маршал. Тем хуже для российской действительности. Я все одно к прапору буду относиться, как к прапору, а к генералу – как к генералу. Это – неправильно. Это – недемократично. В конце концов, всех нас догадал черт родиться в России, кого с умом и талантом, кого без оных. И вообще, прапорщик тоже человек. У него своя трагедия. А уж если он стал маршалом (но остался прапорщиком), то его трагедия – горше. Неизбывнее.
Ладно. Замнем. Не о прапоре речь. О генерале. То, что Самуил Лурье – генерал современной русской литературы, это я понимал и понимаю. Если русская литература и русская культура останутся (в чем я лично теперь уже сомневаюсь), то по колонкам Самуила Лурье будут учить студентов-филологов: как на коротком отрезке текста развить максимальную скорость мысли и эмоции.
Один раз я был свидетелем того, как Лурье… учил. Нас (вместе с ним) пригласили провести мастер-класс среди умных, старающихся писать подростков. По природной своей лености я вывернулся так, что солировал Самуил Лурье, а я слушал. Лурье сказал приблизительно следующее: «Любой грамотный, интеллигентный человек должен уметь написать колонку. Быстро и интересно. Информативно. Пять тысяч знаков максимум за час. Это и в житейском отношении важно. Вот вы попали в какой-нибудь город, застряли в нем, вам нужны деньги, пришли в одну из местных газет, вам дали тему, вы тут же написали. Тут же. Давайте тему».
Умный подросток с места выкрикнул: «Огонь!» – «Прекрасно!» – отвечал Самуил Лурье, и я стал свидетелем чуда. Это чудо описал сначала Пушкин в сценах с импровизатором-итальянцем в «Египетских ночах», а потом Юрий Олеша, вспоминая, как Багрицкий на спор за пять минут написал сонет.
Мне повезло. Я сподобился еще раз быть свидетелем такого чуда. На ток-шоу с Дмитрием Быковым. Он довольно заносчиво сказал, что любой стихотворец должен уметь написать сонет за пять минут. «Напиши, – также заносчиво предложил я. – Учти: я не буду прерывать беседу».
И вот, отвечая на мои вопросы, поэт сочинял. Я заметил, что прежде всего он написал рифмы, и вспомнил, как Бродский советовал одному молодому стихослагателю: «Ваша главная ошибка: вы идете от мысли к рифме. А нужно идти от рифмы к мысли. Мысль придет потом. Сначала – рифма…» Конечно, поэтому Варлам Шаламов и называл рифму поисковым средством стиха.
И еще я заметил, как в какой-то момент Дмитрий Быков оторвался от листка бумаги и посмотрел мимо меня с детским каким-то, виноватым, чуть испуганным выражением лица: получится?.. не получится? сумею? нет? Это был миг, не более, потом поэт снова быстро, уверенно застрочил по бумаге, весело, остроумно отвечая на мои вопросы.
У Самуила Лурье было по-другому. Он писал по доске мелом, объясняя почему да отчего… Он чертил и объяснял скелет полета. Все равно, как если бы сороконожка двинулась в путь, растолковывая сложный механизм своего движения. Дочертив и дообъяснив, Лурье сел за ноутбук и в несколько касаний отпечатал текст. Все это было так быстро и красиво, что я… ничего не запомнил, кроме количества знаков.
Волшебное слово – формат. Колонка есть колонка, вынь да положь пять тысяч знаков. Чуть больше, чуть меньше, но в этих пределах. По таковой причине я попросил: «Самуил Аронович, посмотрите статистику». Самуил Аронович кивнул: «Законное требование» и посмотрел: пять тысяч знаков – тютелька в тютельку, как пуля в центр мишени. Ровно. И текст не фуфло. Вот это количественное обстоятельство так меня поразило, что там в самом-то тексте… про Гераклита и Бродского… с цитатами.
«Вот так, – сказал Лурье, – надо работать. Выбирайте тему». Отроки и отроковицы приуныли. Им только что показали вершину. И каждый из них осознал, сколько до нее карабкаться. «Вода», – предсказуемо пискнули из класса. «Давайте
