Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата… - Геннадий Владимирович Старостенко
Командно-распределительную систему, возникшую из хаоса Первой империалистической, периодически пытались реформировать лучшие из политических умов, из государственников. Так ведь и крутые коммуняки – и Ленин, и Сталин – не исключали хозрасчета. Потом был лысый бес-волюнтарист, когда-то верставший из Киева расстрельные списки, потом сам же и осудивший культ личности, перекроивший карту и расстрелявший недовольных в Новочеркасске. Была попытка и косыгинских реформ в экономике – и ранняя стадия перестройки им и наследовала. И сам я видел, работая в заводской многотиражке, как внедрялись и приносили свои плоды новые формы хозрасчета.
Да вот только не углядели, спецам по социальной инженерии передоверились, не досмотрели… Уж очень много было среди вашего «брата», Алексей Октябринович, из той новорусской cancel culture… таких вот «в пионеры не принятых» и всегда готовых разорвать напряженный исторический континуум русского духа. С обиды ли, из дерзости детской, от недержания шальных желаний – а че получится…
И кем-то очень расчетливым, большезадо усевшимся на ресурсы, ставилась задача – не допустить альянса левых патриотов с правыми. Иначе – кранты. Так и твой мнимо аполитичный опус тут как бы тоже «при делах» оказался. И выставленные за порог истории левые, само собой, первыми соцзаказ в нем углядели.
Первая твоя жена Ирина говорила, что ты не только и гвоздя своими руками прибить не умел, но и вообще проигрывать. Не умел уступить. Когда твой «Груз» вышел на экраны и билетерши отказывались продавать или отговаривали покупать на него билеты, когда и от кинокритиков посыпались обвинения в его редкой чернушности и абсолютной беспросветности, ты отвечал смеясь: «По-моему, это очень светлое кино. Про то, как заканчивается самое мрачное и страшное время в нашей стране… У всех основная идея была – лыжи намазать и уехать за границу, на Запад… Фильм абсолютно объективен… меня поражает, что фильм нравится молодежи, которая тогда не жила…»
Вот так – у всех была идея намазать лыжи… Оглядываюсь в прошлое, шарю по сусекам памяти и не вспомню, у кого из моих друзей или хороших знакомых была идея лыжи намазать… Но были и такие – вспомнил, вот только в пропорции один к десяти или, скорее, двадцати, не больше.
Кинематографисты в своей массе народ вполне сдержанный и корректный в оценке своего творчества. Любое неосторожное высказывание – вроде «мой фильм абсолютно объективен» – может нарваться на опровержения. Если ты не Андрон Кончаловский, который опровержений не страшится, или, скажем, не простой авангардист-видеосъемщик из Рунета, которому до известности как до Луны. А вот Балабанову эта поза удавалась. У него и образ был: интервью даю редко, смотрю не мигая, говорю только правду, тельняшку ношу не только в день ВДВ, к вялым вашим дискуссиям о моем кино не готов…
И дело вовсе не в том, что не каждому пошел бы его пиар-прикид с тельняшкой правдоруба (притом что более невоенного человека представить трудно). Природа этой его смелости и напористой неуступчивости, делавшей его особенным и как бы украшавшей мир отечественного кино плюрализмом imago mundi, теперь уже не вызывает вопросов. Да – рыцарь правды, но ведь и врак хватало…
Вот он рассказывает про нашего общего друга Сашку Артцвенко… (С ним и сам я до конца, до его ранней смерти дружбы не терял.) Отталкиваясь от собственных слов: все хорошее тогда погибало. И как бы аргументом приводит историю: «У меня такой друг был – Саша Артцвенко, идеалист, который пытался построить “Город Солнца”. Взял в аренду бывший совхоз (уже тогда можно было брать в аренду), нагнал туда скот, но разорился». И добавляет, что написал про их «ГС» документальный сценарий, но его ему не дали снять.
Тезис простой – все хорошее погибало, погибло и дело моих друзей. И я хотел об этом снять кино, а мне не дали. Запретили, мракобесы…
Вот он как бы и правду сказал, Балабанов, а не всю правду. И дал ее в очень зыбком контексте, который на правду никак не тянет. История эта памятна многим из нас, и кое-кто из друзей любит пересказывать ее в застольно-разговорном жанре, с доброй иронией. Так и было, ядром этого их Города Солнца в деревне Могильцы под Нижним были Саша Артцвенко и Тима Кадыров. Решение продовольственной программы стране давалось с трудом, и желающие заработать устремились поднимать село в формате индивидуального предпринимательства. Совпало это с ранней перестройкой.
Арц, как мы его звали, какое-то время преподавал в школе у себя в Дзержинске, но это было банально и как-то без будущего. Сам он был интеллектуал и красавчик, с правильными чертами лица, выразительным взглядом познавшего мир и утомленного всезнанием, с амбициями и критичным отношением к нашему советскому прошлому. Жил вдвоем с отцом в Дзержинске. Был заводилой и любителем веселых распитий в дружеском кругу (ничуть не с осуждением, кто из нас не был…). Его сгубила поза непонятого гения и шальная такая магаданщина в харизме. Больше претенциозная, чем реальная. Словно хотелось ему, чтобы всем он казался каким-нибудь Шаламовым, все повидавшим и все про жизнь понявшим.
Про Тимура Кадырова что сказать… Рослый, внешне – что твой Маяковский, а еще и с бельмондовским веселым прищуром. Сохранил в себе редкое человеческое обаяние и спокойствие духа. Он жив и здоров и в зрелые годы уже обзавелся новой семьей, детей растит. Бросил к лешему Москву и вернулся в родную Казань. Он осерчал на меня за ту резкую мою статью о Балабанове в «литературке». Не понял моих мотивов.
Вели б они с Арцем свою родословную от сохи, то сейчас бы командовали крупным агропромышленным холдингом. Но ребята они были в общем городские, как минимум не сильно деревенские – и к тому же филологи. Нет – бездельниками не были. Но были идеалистами, Балабанов правильно сказал. Соврал он в контексте. Что все хорошее тогда погибало. У Саши был друг в Дзержинске, наш ровесник. Он занялся тогда мебельным бизнесом и очень быстро сделался преуспевающим предпринимателем. Переключился на другие сферы, расширился. (Кстати, и Дерипаска оттуда же, из Дзержинска.) Но у него была хватка. А у Саши с Тимой студенческой вольницы в душе было больше, чем делового напора. И друзей неисчислимо. И еще: им, филологам, чутким к слову,
