Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата… - Геннадий Владимирович Старостенко
– Рыбный компота, рыбный компота! – При этом он показывал на поднос со стаканами компота, в которых плавали дряблые ошметки сушеных фруктов, и делал жест руками, как бы скручивая рыбу в попытке выдавить из нее сок или рыбий жир.
Но это же и веселило. И когда я выходил покурить с сыном знаменитого Вучетича, командовавшего соседней художественной редакцией, то мне навстречу вылетал целый ворох анекдотов. И не обязательно про Брежнева. Вучетич мог похвастать, как вылепил вчера скульптуру для старого дружка ко дню его рождения, где изобразил того согнувшимся под тяжестью исполинской детали мужского организма, им же и несомой. Уж такова была его планида тяжкая, что тот растрачивал себя всецело исключительно на нежный пол.
А когда в день получки у кассы собиралась небольшая очередь сотрудников, а кто-то приходил со стороны еще и за гонораром, то было что узреть, случалось. Стоит у окошка кассы Расул Гамзатов – получил большую пачку денег… Оборачивается – и неудобно ему перед рядовыми сотрудниками, стоящими за ним в очереди, вот он и улыбается им глупо и благодушно:
– Дэнги… лублу их…
Да – смешно… А ты кукуй, младший редактор, на свои сто двадцать, без большой надежды вырасти в старшего. Согласен – скудновато было. Зато и сытой до отрыжки мордоворотской братии было куда меньше, чем сегодня. В тонусе была интеллигенция длинноволосая, худая с лица, стричься под нуль еще мода не пришла. (Разрази меня гром, но не представлю себе никогда Иисуса Христа мордастым и стриженым под нуль.) Как и в той коллективной идентичности примат был все же за интеллигенцией в ее осторожных поисках идеала и правды, а в искусствах выстраивалась аристократическая вертикаль, при декларированном главенстве рабоче-крестьянского.
Начиналась, впрочем, перестройка – и теперь от Первого часового, где я приставал к ударницам соцтруда в сборочном цехе: расскажите, как добились таких показателей… и где пожилые рабкоры, дымя сигаретами «прима», читали свои здравицы друзьям… от него теперь только рожки да ножки… Завод развалился после перестройки, а до этого процветал и радовал homo faber духом коллективного созидания и тонусом общей радости. Это была левитация в общении с друзьями по работе, с товарищами из разных цехов, представлявшими разные профессии, в свершении общего дела, и многим из заводчан хотелось не просто деньги зарабатывать, а еще и чувствовать себя вовлеченными в эту большую синергию.
А сколько культурных программ проводил завод, у предприятия был даже свой небольшой теплоход, был свой дом физкультуры, и кружки по интересам, да много чего было. Молодежь и знакомилась друг с другом, и влюблялись, и семьи создавали…
А вот Леша Балабанов видел везде другое, и у него все хорошее гибло. И смертельно ненавидеть он научился почему-то даже не 1918–1920-й или 1937-й, а 1984-й. И в интервью по поводу своего «Груза» рассказывал, как теперь-то все изменилось к лучшему. И что вовсе не под дых он бил ногой тому упавшему на перепутье прошлому, и что не лики ада ему являлись на съемках этого фильма, а ни больше ни меньше – свою любовь к стране он положил в его основу…
Страну все продолжали тыкать носом в патологию истории, как котенка в его собственное дерьмо. Но кто-то и пытался подсказать, как выбраться из этих ошибок. А у Леши Балабанова это выглядело простой кашицей-размазней – без соли, без органолептики вообще, но с добавленьицем трупного ядку… Как патология… Только патологоанатом хотя бы изучает причины, а тут… Как сказал какой-то парень в Сети: Балабанов тычет пальчиком в какую-то мерзость и возбужденно шепчет – видели, видели? И все…
Да и почему ж и не сказать, что эпилепсия опять же? Да – болезнь мозга, но мы же говорим про Достоевского и не умаляем тем его достоинств как художника слова, что эпилептик, а почему ж про Балабанова нельзя?
Достоевский – но в меру
Киноведа Анну Филимонову (Ниман) во время нашего двухчасового контакта по скайпу, как мне кажется, принципиально интересовали две вещи. Окончательный зондаж донной части того, что можно назвать «национализмом от Балабанова». Нет ли все-таки где-то в глубине чего-то еще не понятого, что может быть опасным для либерально-прогрессивного мира. Вроде бы уже и признано, что нет, что его национализм вполне себе мним и эпизодичен, что это всего лишь жест художника. И это не опасней того, что выдают «на гора» проверенные фигляры политические. Но вот же русские «тради-нацики», с другой стороны, на своих ресурсах неутомимо поют Леше истую осанну, а это повод задуматься. И второе – киноведа заинтересовал рассказ мой о его болезни.
В первой части – самое интересное. Повторюсь, в похвале Алексею Балабанову когда-то сошлись и «кондово русские», и те, что «не очень». К примеру, авторитетный русофил и человечище вполне матерый Никита Михалков, подбирающий в своих памфлетах зады лево– и правопатриотики двадцати-, а то и тридцатилетней давности (i.e. запоздало осознавший смыслы и беды общественных коллизий), сказал, что Балабанов был «неудобным человеком» и что его значение «еще предстоит оценить». А газета «Завтра» в мемориальной статье «МНЕ БЫ В НЕБО» писала: «Балабанов, пожалуй, один из немногих избранных творцов новой России, чей разговор был в первую очередь с Богом, а не со зрителем». Вот так – ни больше и ни меньше…
А с другой стороны, «неоцененным по достоинству» Балабанова назвал и раввин Михаил Кориц на jewish.ru. (Что на первый взгляд – если совсем уж без диалектики – и удивительно. Ведь сказал же Данила Багров, что «к евреям как-то не очень…») Так чего же после этого им там в Америке опасаться? Какого такого подпольного, еще не выявленного «национализма»? Вот уже и представитель еврейского священства «знак качества» поставил…
Тут и слова апостола Павла можно припомнить из послания к коринфянам: «Будучи свободен от всех, всем и поработил себя, дабы больше приобрести: для иудеев я был как иудей, для чуждых закона – как чуждый закона, не будучи чужд закона перед Богом…» Не это ли свидетельство истинной левитации над вершинами, истинной высоты духа? Свой и для русских национал-патриотов, и для еврейства, которое устами своего героя как бы и готов был даже осудить.
Не уверен, что я тогда представил вразумительные толкования этой диалектической закавыки своему заокеанскому
