Михаил Девятаев - Николай Андреевич Черкашин
В конце 1941 года сюда привезли 18 тысяч советских военнопленных. Их расстреливали из пулеметов во дворе крематория партиями – под звуки громогласной радиолы. Через несколько дней все до одного были уничтожены.
Каждое воскресенье пленных выстраивали на плацу перед комендатурой, отбирали полторы-две тысячи узников, потерявших трудоспособность, якобы для отправки в другой лагерь на лечение. Подъезжали «душегубки» и перевозили их в крематорий. Попасть на такой «транспорт» мог каждый заключенный. Людей использовали на самых тяжелых работах, содержали на голодном пайке, поэтому они быстро выбивались из сил и в прямом смысле слова «улетали в трубу», в трубу крематория… В такой ад попал Девятаев и его товарищи…
М.П.Девятаев:
«Во второй половине дня из комендатуры вышел невысокий эсэсовец с фельдфебельскими нашивками на воротнике, с черепами и скрещенными костями на пилотке и на груди. На его тупом перекошенном лице выражалась звериная ненависть ко всему живому. От него несло смертью. Маленькие, налитые звериной злобой водянистые глаза под широкими, почти сросшимися на переносице бровями. Нет, это был не человек, а что-то среднее между тигром и орангутангом. „Этот и отца родного не пощадит“, – подумал я и тут же убедился, что не ошибся… Пронизав нас насквозь холодным, не сулившим ничего доброго взглядом, он что-то гаркнул, взвизгнул и, выхватив из-за пояса нагайку, начал пороть нас – всех подряд: бил по чему попало. Затем переводчик приказал заключенным следовать за ним в баню. Баня была метрах в трехстах от ворот, и, пока мы шли, этот „орангутанг“ сопровождал нас, и плеть его гуляла по нашим спинам.
В бане среди обслуживающего персонала из заключенных оказался русский парикмахер. Когда „орангутанг“ вышел в соседнюю комнату, парикмахер спросил у меня:
– Я видел в окно, как этот изверг бил тебя… Чем ты ему не понравился?
– Понятия не имею, – пожал я плечами и в свою очередь поинтересовался: – А кто он такой?
Парикмахер покачал головой:
– О, это самый страшный зверь здесь! Рапортфюрер Зорге.
– А что это такое – рапортфюрер?
– Через его руки проходят все присланные новички. Он же приводит в исполнение смертные приговоры, сам расстреливает десятки людей ежедневно. Вид и запах крови для него – высшее наслаждение. В общем, садист.
Парикмахер бросил взгляд по сторонам и, работая бритвой, нагнулся и шепнул мне на ухо:
– Доберемся скоро и до него… Я сам вот этой бритвой горло ему перережу за все его злодеяния.
– Если он нас раньше не прикончит, – заметил я.
– Не мы, так другие сделают это. Всех не перестреляет. А ты, дружище, за что попал? – спросил он и посмотрел в мою карточку. Увидев причину моего направления в концлагерь, он вздохнул, покачал головой. – Понятно… Организация побега и саботаж. За это – крематорий. Точно…
Хоть я и знал, что меня ожидает, от этих слов мне стало не по себе, точно ушат ледяной воды вылили мне на голову.
– Не робей, браток, выручим из беды, – сочувственно сказал парикмахер. – Только выполняй все, что скажу.
Он взял у меня бирку с номером, вышел куда-то и через минуту вернулся и протянул мне бирку с новым номером:
– Вот возьми… Забудь пока свою собственную фамилию. Теперь будешь Никитенко. Школьный учитель. Карточку я тоже подменил…
– Бирка-то чья? – забеспокоился я.
– Только что умер один человек. Пусть думают, что это ты…
Я молча кивнул: это было мое спасение. В это время зашел „орангутанг“-рапортфюрер, и парикмахер разом преобразился. Он яростно схватил меня за ворот, вытащил из кресла и швырнул к двери душевой комнаты, крича: „Быстрее! Следующий!“ Рапортфюрер похлопал парикмахера по плечу, расхохотался:
– Зо! Зо! Гут!.. (Так! Так! Хорошо!)
Извергу понравилось, что русский русского так толкнул. Но я-то понимал, что парикмахер сделал это не по злобе, а потому, что ему надо было маскироваться, чтобы спасать людям жизнь».
Позднее Девятаев узнал, что парикмахером был советский офицер-танкист. Он спас жизнь не одному обреченному. Жаль, фамилия его так и осталась неизвестной…
Фортуна она и в лагере фортуна. Сначала она предстала перед Девятаевым в образе лагерного парикмахера. И это было первое звено в цепи последующих удач. Второй удачей было то, что школьного учителя Никитенко включили в команду наиболее крепких заключенных, которая направлялась обслуживать какой-то аэродром. Летчика Девятаева никогда бы туда не отправили, а вот Никитенко, школьный учитель с Украины, никого не насторожил. Всю команду численностью в семь десятков человек загнали в один вагон, и тот покатил в сторону Балтийского моря, на остров Узедом, в лагерь «Карлсхаген-1», неподалеку от бывшей рыбацкой деревушки Пенемюнде…
Часть третья
Взлет с кромки бездны
Глава первая
Дюны в тумане…
Меньше всего этот остров был приспособлен для взлета самолетов: болотистый, лесистый, в дюнах, моренах, в наносных почвах между озерцами и, как все острова на Балтике, подверженный туманам и штормовым непогодам. Остров Узедом. Никто из немцев так и не смог истолковать его название. Ссылались на поляков, которые называют этот второй по величине остров в Германии – Узнам. Дело, конечно, не в названии. Просто здравомыслящему человеку в голову не придет размещать здесь летное поле, устраивать взлетные полосы и стартовые площадки. Наверное, в этом был некий расчет, когда инженеры третьего рейха выбирали место для будущего аэроракетодрома. Мол, кто из врагов будет искать в этой гиблой глухомани самолеты и ракеты. Так или иначе, но расчет этот оправдался. Ни одна из разведок антигитлеровского блока так и не догадалась, где воители рейха куют свое легендарное сверхоружие, которое враз отбросит от границ Германии подступивших к ней русских и англосаксов. Более того, приведет к коренному перелому в затянувшейся войне в пользу Германии. Много надежд, и каких надежд – имперских, глобальных и
