Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
Работ, написанных не по заказу, а по велению сердца, у Крамского не так уж много.
Два автопортрета, глядя на которые, можно подумать, что меж ними прошёл целый век. (На первом – 1867 года – запечатлён совсем ещё молодой, порывистый мужчина, по описанию Репина, у него было «худое скуластое лицо и чёрные гладкие волосы… Какие глаза! Не спрячешься, даром что маленькие и сидят глубоко во впалых орбитах; серые, светятся… Какое серьёзное лицо!». На втором – состоявшийся живописец, «фигура».)
К автопортретам можно добавить «Майскую ночь» (выставлена на Первой передвижной в 1871 году), «Христа в пустыне», «Осмотр старого барского дома», «Неутешное горе», «Встречу войск», «Неизвестную» – и злосчастный «Хохот» («Радуйся, царь Иудейский!»), который должен был стать «опус магнум», а стал разочарованием, кровоточащей раной. Вот, пожалуй, и всё. Не густо в сравнении с сотнями портретов, отдельные из которых – например, «Некрасов в период “Последних песен”» (1877–1878, Третьяковская галерея) – представляют собой, скорее, жанровые картины.
Крамской оправдывался: «…сделать эскиз можно только тогда, когда в голове сидит какая-либо идея, которая волнует и не даёт покоя, идея, имеющая стать впоследствии картиной… нельзя по заказу сочинять когда угодно и что угодно». Но и не желал считаться всего лишь портретистом.
«Теперь трудно быть художником! – восклицает он в письме к критику Стасову. – Если бы Вы знали, как трудно! Теперь даже мало таланта, как бы он ни был велик!»
Что плохого в том, чтобы быть выдающимся портретистом? Да просто не тот полёт, не тот размах. Иной писатель, которому удаются короткие рассказы, считает их безделками и мучает себя и других романами – так и Крамской стремился к мощному высказыванию в искусстве, а портрета, пусть даже очень талантливого, здесь было недостаточно. Но времени и сил эта бесконечная вахта отнимала столько, что не получалось выкроить хоть что-то на «крупный замысел».
Крамской признавался: «Я всегда любил человеческую голову, всматривался и когда не работаю». Отмечал, что главное в портрете – передать характер, личность, ставшую «в силу необходимости в положение, при котором все стороны внутренние наиболее всплывают наружу».
По мнению Льва Толстого, один портрет которого Крамской исполнил по заказу Третьякова, а второй – по просьбе семьи писателя, Иван Николаевич представлял собой «чистейший тип петербургского новейшего направления». Толстой очень охотно беседовал с Крамским за сеансами и даже вывел его, как считается, в образе художника Михайлова из «Анны Карениной»: Лев Николаевич работал тогда именно над этим романом.
«В те несколько секунд, во время которых посетители молча смотрели на картину, Михайлов тоже смотрел на неё, и смотрел равнодушным, посторонним глазом. В эти несколько секунд он вперёд верил тому, что высший, справедливейший суд будет произнесён ими, именно этими посетителями, которых он так презирал минуту тому назад. Он забыл всё то, что он думал о своей картине прежде, в те три года, когда он писал её; он забыл все те её достоинства, которые были для него несомненны, – он видел картину их равнодушным, посторонним, новым взглядом и не видел в ней ничего хорошего. Он видел на первом плане досадовавшее лицо Пилата и спокойное лицо Христа и на втором плане фигуры прислужников Пилата и вглядывавшееся в то, что происходило, лицо Иоанна. Всякое лицо, с таким исканием, с такими ошибками, поправками выросшее в нём с своим особенным характером, каждое лицо, доставлявшее ему столько мучений и радости, и все эти лица, столько раз перемещаемые для соблюдения общего, все оттенки колорита и тонов, с таким трудом достигнутые им, – всё это вместе теперь, глядя их глазами, казалось ему пошлостью, тысячу раз повторённою. Самое дорогое ему лицо, лицо Христа, средоточие картины, доставившее ему такой восторг при своём открытии, всё было потеряно для него, когда он взглянул на картину их глазами. Он видел хорошо написанное (и то даже не хорошо, – он ясно видел теперь кучу недостатков) повторение тех бесконечных Христов Тициана, Рафаеля, Рубенса и тех же воинов и Пилата. Всё это было пошло, бедно и старо и даже дурно написано – пестро и слабо. Они будут правы, говоря притворно-учтивые фразы в присутствии художника и жалея его и смеясь над ним, когда останутся одни».
Образ Христа появился в романе не случайно – Толстой с «Михайловым» много рассуждали о религии и о картине «Христос в пустыне» (1872, Третьяковская галерея), которая измучила художника, прежде чем явиться.
Крамской мечтал увидеть Палестину, отыскать нужный образ, вдохновение, да хоть бы правильные камни под ногами мессии! Но ему так и не удалось добраться до Святой Земли, пустыню свою он нашёл в Крыму, и язвительный Верещагин отметил это в своём отклике на картину. Действительно, Крамской не Верещагин – он не может выставить запредельных цен на свои картины, как не может осенним листком сняться с места и пуститься в грандиозное путешествие… Долго и тщательно обдумывая своего «Христа», он выстраивает эту картину, как, по собственному выражению, некий «иероглиф». Пять лет работы «слезами и кровью», множество эскизов, сомнений, попыток выразить то, что сам не всегда мог сформулировать, лишь чувствовал. Сидящий в пустыне – он Бог или человек? Какой именно момент выхвачен из всех сорока дней? Вопросов к художнику после
