Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата… - Геннадий Владимирович Старостенко
Стоп-стоп-стоп… Все – да не все… Даже и оно не смело перечить «гаранту конституции», и особенно в вопросах личного свойства.
Да и ту часть, что опекалась традиционалистами вроде Никиты Михалкова или Николая Бурляева, вряд ли можно было причислить к радикалам в русском направлении. Там где-то в сторонке и «царебожие» отдельной группой бородатых приживал стояло. И если шагнуть чуть в сторону от кино, к телевидению – уже Аркадий Мамонтов присутствовал, утверждая исторический идеал монархизма (в далеком советском прошлом мой коллега по Главной редакции аудиовизуальной информации Агенства печати «Новости»). Неспешный и обстоятельный, поругивавший коммуняк в ностальгии по утраченной дворянской России.
К тому же и тот приближенный к башням Кремля традиционализм давно уже оброс и специфической прослойкой из референтуры, да в конце-то концов и родственными связями и обязательствами. И все это не позволяло ему обходиться без редактирования манифестов и высказываний. Никакого радикализма. К тому же напомню, как в середине 90-х мэтр нашего кино Михалков и обронил на камеру ту обидную характеристику: мальчик… И вот этот мальчик открыто и широко вдруг озвучивает табуированную тему…
До кинофильма «Брат» все было иначе. Леша Балабанов салютовал либеральному флагу и следовал в кильватере своего флагмана Германа. Наследовал стилистике его крупных планов, колориту, кодексу символов, подаче персонажей в кадре. И ждал, когда загустеет и высохнет бетон в фундаменте, залитом под отстройку имени. И там все было абсолютно безопасно, с расчетом на удовлетворенный кивок рецензентов и кураторов.
Маркетмейкерам кинематографа было известно, что прежде, чем стажироваться в кино, Леша получил хороший лингвистический базис, знает западный мир не понаслышке и «не индоктринирован мракобесием совка». Борис Ельцин крепко обнимался с Биллом Клинтоном, и только коммунисты плевались – что оба «дерьмократы», а остальные должны были ушат за ушатом проникаться общечеловеческими ценностями, лившимися с голубых экранов. В таком политическом контексте все с его «кином» (напомню, так он сам и любил как киношник будущий склонять опять же это неизменяемое слово) было в полном порядке. Если не считать, что сам этот пласт искусства плотно унавожен конкуренцией, и, будь ты хоть трижды носителем ценностей нового времени, этого может оказаться недостаточно для обретения лауреатств…
И все же его кино начала 90-х не противоречило внутренней цензуре отечественного киноистеблишмента. И вот он «Брат»… то ли расист, то ли вообще фашист (ведь и Немца он там выводит с каким-то полуфашистским подтекстом). И что с этим Балабановым теперь делать? Как его классифицировать?
Как что – опять присуждать первый приз. Есть особое мнение. Ну, вы понимаете… За новаторство, за героя нового типа. На нем эпоху нужно становить. Данила Багров – это и наш сегодняшний Корчагин, и Бонивур в одном лице. Вот же он, наш «новый русский», только молодой и правильный. Ни русские классики, ни соцреалисты на такого героя еще не покушались.
Да – уже горел Кавказ, давно уже покрикивал свое Жириновский, перехвативший знамя у баркашовцев, уже трансформаторно гудели новые смыслы в головах привластных социомейкеров, уже ставились первые задачи лепить становой хребет голему нового века. И самые догадливые из художников кино уже строчили сценарии, понимая, что будут первыми. И все же Данила Багров реально испугал профессиональное сообщество, и этому есть свидетельства.
Можно давать сто процентов – за то, что турникет в премиальный процесс перед режиссером и продюсером без осечки захлопнулся бы. Если бы не было звонка на «проходную» из «директорской». Только это и способно объяснить ситуацию. И Алексей незадолго перед смертью сам все сказал – словно повинился. Я этого не утверждаю как факт, но это моя версия.
И есть все основания думать, что сам он очень долгое время не осознавал, что же происходит на самом деле. Что есть в его творческой судьбе некие тайные пружины, приводящие ее в действие. Мог и догадываться – но не в полную меру. Да и какая любящая мать, доктор медицины, наделенная даром психолога, скажет сыну об этом. Все должно исполняться, как в сказке, или представляться знаками провидения.
И если это все было, то все и должно было идти своим чередом, без его ведома. Знали об этом самые близкие люди, только не он. А зачем ему, рыцарю правды, такие потрясения, такие идиосинкразии, с позволения сказать? Пусть творит – и не дай бог ему подумать чего. Ну, а искорки собственных его догадок если и вспыхивали, то скоро и гасли в условиях изоляции.
И подсказывал-то кто-то не ему… А тому, кто крепкой скалой или несокрушимым бастионом встал у него за спиной. Дерзайте, ребята, а мы вам поможем…
И вот когда сам Леша все однажды понял, это его и подкосило в каком-то смысле…
Всего лишь гипотеза. Кто-то скажет – домыслы.
И снова о лехином грузе
Очень многое Алексей Балабанов, прежде не особо словоохотливый «на прессу», сказал о себе в интервью Евгению Гусятинскому для «Искусства кино» в 2007-м. Оно было посвящено премьере «Груза 200» – и с тех пор вновь и вновь возвращает нас в 1984-й. Год у режиссера обозначен четко – в кадре. С аллюзией и к Оруэллу («1984»), и даже, несомненно, к «Святилищу» Фолкнера. Только от этих «намеков» лучше абстрагироваться. А уж кто там читал Фолкнера…
Более значимым, кстати, здесь представляется то, что деньги на этот фильм, кажется, давал Мордашов, русский олигарх от металла. В титрах есть и благодарность по этому адресу. Нужно понимать, что, прежде чем совершать эту «гуманитарную транзакцию» насчет поддержки съемочной группы, его пиар-агенты должны были прочитать сценарий. И ужаснуться, и усомниться. Ведь усомнились же актеры Миронов и Маковецкий. Отказались от участия. Сознавая при этом, что могут возникнуть и обиды, и следующий случай сняться у культового режиссера может и не случиться. Ну, а уж олигарху ли бояться обидеть отказом художника?
Думается, и тут имело место таинство, которое легко объяснить в свете изложенной выше гипотезы. Был, предположу, звонок, была просьба… И Борис Николаевич еще был жив, и дело его живо, как живо оно и сегодня в культурном процессе – как минимум в лице супруги Наины Иосифовны. К тому же фильм и не рассчитывался как коммерческий. Рассчитывался как идеологический. Кто бы что ни говорил и кто бы чего ни отрицал. Об этом свидетельствует и Любовь Аркус, друг
