Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата… - Геннадий Владимирович Старостенко
Да что там – у нас ведь и Жириновский долгое время считался отъявленным русским нациком. И эксплуатировал соответствующую риторику и в хвост и в гриву. Он и до последнего ее эксплуатировал и одновременно вбрасывался ежедневной аудиорекламной заставкой в эфиры «Эха Москвы», исключительно далекого от русского национализма. Так и с ним, с Лешей Октябринычем: сначала все напряглись, потом был период «проверки на вшивость», изучения мотивов персонажей и мотивации самого режиссера. И через какое-то время стало понятно, что Алексей Балабанов опасности для прогрессивного сообщества не представляет. Как раз напротив, теперь его гениальность снова признается либеральным сообществом. И без опаски ставится в один ряд с Германом, Сокуровым и прочими. А то, что его недоброжелатели окрестили «балабановщиной», есть просто мунковский «крик души».
Пусть иной раз и не все, и не всем, и не до конца оно ясно. Когда моя собеседница упомянула о своих встречах с матерью Алексея, она обмолвилась о том, что Инга Александровна была влиятельным человеком. И добавила через паузу: «Очень влиятельным…»
Пауза была довольно долгой, чем и запомнилась. Но мне тогда и в голову не пришло искать в этом что-то особое, некий «тонкий намек на толстые обстоятельства», как принято было сказать в старину советскую. Как и не было, подумалось, у моего заокеанского интервьюера задачи давать мне какие-то намеки на побуждения к поиску.
В общем подумалось, но сильно не думалось. Помню единственное: через какое-то время, пребывая в мнительной рефлексии, я спросил себя – не могло ли то интервью быть сделано под заказ? Скажем, для какой-то команды, плотно занимающейся социологией нашей современной культуры…
Потом забылось и это, а вот пауза перед словами «очень влиятельным» и после них все помнилась. Для меня тут был какой-то ребус, который мне предстояло разгадать. Да – «влиятельным», но все же речь о масштабах провинциального города, пусть и большого. Ну, да – родители были со связями и без труда определили парня в престижнейший вуз, и что из этого?
Прошел год или два, она все вертелась в голове, эта ее фраза, – и вдруг стала складываться в догадку. Город, конечно, довольно далекий, но в каком-то смысле и близкий… И отец его командовал вполне весомой частью крупной киностудии, в свое время гремевшей в мире советской культуры. И мать, доктор наук, возглавляла целый институт курортологии и физиотерапии. И в партии была на первых ролях. В те времена к таким людям, как она, многие на значимых карьерных постах относились искательно. (А если судить по фото – женщина она была волевая, энергичная, обаятельная, с чертами выразительными и, допускаю, даже близкая к той типажности библейской, вокруг которой столько разнотолков и треволнений за три тысячи лет случилось… Могу и ошибиться, уж простите, но это, с другой стороны, объясняет, почему он и не боялся-то этой сакраментальной темы…)
Потом вот вспомнилось – и повторилось еще одним нашим общим знакомым, что мама лешина была еще и депутатом съезда партии на излете советской эпохи. Кажется, еще и председателем городского совета женщин. В общем одно с другим стало постепенно стыковаться.
А какие такие «те времена»? Как сказали бы сегодня, «пазл» в голове вдруг сложился. Осталась только «ручная работа» – исследовать это в мире информации. Я было бросил и думать, но руки сами тянулись. Авось что-то найдется в Сети, хотя и вряд ли… Постой-ка, да вот же оно…
Разгадку оставил сам Леша. Прямо на поверхности. Все теперь знают, что он стал искать спасения в Боге. Вот и кино его последнее о том же. Теперь мы знаем, что и людей со сниженным чувством собственного достоинства домой заводил, и пропадал из дома надолго, словно в юродство впадая. Теперь ему было важно уже не свою правду в кино сказать, но совершить прямое добро, прикоснуться оголенным нервом к душе простого бомжа, возможно, исповедаться перед случайным человеком. А то и перед всеми. Виноватился же он опять же, что «плохое кино снимал». И это не было фигурой речи, красивой позой, моментом самоуничижения в гордыне. Он что-то понял про себя и про свою удачу, чего раньше не хотел понимать (от понимания чего его, возможно, и ограждали). А именно – в чем природа сложившегося вокруг него культа и где его тайный движитель… И вот теперь, когда он уже почуял нутром, что скоро уйдет, и пожелалось ему неброским жестом – как бы и с повинной, как бы вскользь об этом… Вроде – и не знал я, дорогие мои, да и сейчас не пойму толком…
Это, конечно, не было его главной мерой вины и покаяния, что были отпущены ему трагедией у Кандалакши или в Кармадоне. Но ему как бы хотелось повиниться за все сразу. И осознание, мне кажется, было не очень хорошее – смесь неуверенности и униженности…
В интервью Сергею Грачеву в «АиФ», которое прошло в издании в магическую, хоть Пифагора поминай, цифру-дату 12.12.12, Алексей вот что сказал: «Я абсолютно аполитичен. Мои отношения с политикой заключаются в том, что в свое время я воровал водку из холодильника Ельцина. Это было в Свердловске, когда Ельцин занимал должность секретаря обкома партии. Мой друг был мужем его дочки…»
«АиФ»: «Ну, а с Ельциным вы общались?»
А. Б.: «Нет. А зачем? Мне неинтересно это. Моя мама с ним дружила. А мне что Ельцин, что Путин – все по барабану…»
К этому трудно что-либо добавить. Но тут следует понять лишь одно-единственное: Алексей не только не скрыл этого в порыве откровенности, по простодушию, вполне позволительному большому художнику, как благотворительный дар для интервьюера… Он хотел, чтобы люди услышали это. Кто поймет – в число прочих откровений вдруг входит элемент исповеди… Исповеди особого рода… непафосной, как сейчас модно сказать, будничной, словно даже оброненной между делом… и не рассчитанной на возбуждение страстей и догадок… Которую в первый момент даже легко спутать с местью капризного ребенка исподтишка мамочке – вот, получи…
В биографических «вики»-справках о дочерях Бориса Ельцина указаны только официальные мужья, перечисленные в порядке следования. Разбираться – о ком же говорил Балабанов, о его друге, известном рок-музыканте, или о ком-то другом, в этом контексте смысла нет. (Источников в Сети с более детальным нарративом мне не попадалось, да и не стремился в этом разбираться.) Впрочем, какие-то недолгие промежуточные связи, в конце концов,
