Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев
– Давай!
В руке у капитана оказалась дорогая фарфоровая чашка – синяя и с золотым рисунком. Нагнувшись над перилами, капитан долго что-то разглядывает на полу. Затем вытягивает руку вперед, держа чашку двумя пальцами. Я посмотрел на пол, как раз под тем местом, где на балконе стоял капитан, на полу квадрат из мозаики был усыпан черепками битого сервиза. Капитан долго целился, разжал пальцы, и чашка полетела вниз – раздался тонкий, нежный и чистый звук чего-то лопнувшего, звук тоскливый и страдающий. Не знаю, может быть, мне это только показалось.
А на площади гремит какофония. Полыхают костры. И пьяная солдатня вопит, орет и пляшет, дерется, умиляется, обнимается и хохочет. Никто тут друг друга не слушает – все тут, в этом хаосе, как бы сами по себе. Наступил, видимо, такой момент опьянения, когда люди, хоть и собранные вместе, пребывают в предельно самозамкнутом состоянии.
В одном из углов площади собралась изрядная толпа пьяной публики. На опрокинутую огромную бочку взгромоздился молодой солдат в каком-то рыцарском шлеме набекрень, задрапированный в кусок бархатной портьеры с кистями, и декламировал Баркова. И вот – под южным звездным небом земли потомков сурового Аттилы, пьяная российская солдатня внимала нахально-похабным строфам поэта нашей Северной Пальмиры:
Один Блудищев был Порфирий,
Так он при Грозном службу нес
И, подымая… гири,
Не раз смешил царя до слез.
Другой Блудищев – храбрый малый
В солдаты при Петре попал
И в славной битве под Полтавой
Он… пушки прочищал.
А третий был Блудищев Лев,
Придворный, генерал аншеф!
Декламация была явно талантливой – нецензурные, матерные слова он произносил с особым чувственным смаком. Слушатели сладострастно млели и награждали исполнителя щедрыми аплодисментами. И никто даже не задумался над тем, что концерт этот возник в непосредственной близи передовой, то есть там, где по нормам военного времени надлежит вести себя тихо, со всеми предосторожностями, соблюдая правило маскировки и круговой обороны. А тут полыхают гигантские костры, бросая вызов авиации противника. Тут достаточно одного звена бомбардировщиков, чтобы все перемешать с землей, превратить в прах и уничтожить.
Небо ясное, чистое, и я не улавливаю в нем ни одного подозрительного звука. Отойдя от импровизированной эстрады, я наткнулся на толпу солдат, которые как мухи облепили огромную стоведерную бочку с выломанным днищем и черпали из нее бор котелками и кастрюлями. Котелками же и кастрюлями чокались, лакали через край, пьяно орали, матерились и что-то пели. Жители города с ужасом выглядывали из укрытий, в которых они затаились. Я пробирался среди солдат, которые тупо смотрели на меня, ничего уже не соображая. И у каждого из них по автомату или винтовке. Что, если кто-то начнет вспоминать обиды или кто-то кого-то примет за противника и начнет палить и бросать гранаты?! Ведь только один безумный выстрел может привести к тому, что люди в пьяном чаду перестреляют или перережут друг друга.
За городом, фронтом на север, на запад и на юго-запад, окапывались подразделения 105-й дивизии генерала Денисенко. Но недолго пребывали они в состоянии трезвенного целомудрия – вскоре и туда потекли потоки бора в ведрах и канистрах. И передовая огласилась пьяными криками, песнями, руганью. И там запылали костры, завыли патефоны – загуляла передовая. Противник молчал, будто его и не было, – ни единого выстрела не раздалось оттуда, где заняли линию обороны венгерские гонведы, ни одного огонька не светилось на его стороне. Что могли думать там – в окопах противника? Может быть, они предполагают, что горят не костры, а здания и русские чинят ужасную расправу над мирными жителями? Ведь там, у нас, на нашей территории, самыми страшными и беспощадно жестокими карателями были именно мадьяры.
Штаб 57-й артиллерийской бригады я нашел в богатом и большом особняке. Во дворе, прямо на газонах и цветниках, стояли штабные фургоны, «студебекеры» и «виллисы». Ходят пьяные солдаты, и часовой у ворот мирно похрапывает, сидя на каких-то ящиках.
В обширной гостиной, обставленной мягкой мебелью, стоит белый рояль с причудливыми золотыми завитушками. В расстегнутом кителе за клавиатурой капитан Стрельцов. Кудрявые черные волосы в хаотическом беспорядке, выпуклые глаза полны пьяного сладострастия. На оттопыренной губе прилипла замусоленная папироска. Подыгрывая себе на рояле, Натан Стрельцов поет хриплым и надрывно-эмоциональным баритоном:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось.
В этот час ты призналась
В любви своей.
Натан Стрельцов смотрит на меня в упор, подмигивает и показывает в угол. Там, в полумраке, различаю я нечто копошащееся в белой нижней рубахе и сверкавшую наготой жирную ляжку полуголой женщины. Тут же на полу валяется китель, цветное дамское платье, туфли и прочие принадлежности туалета. Слышится пьяный смех, взвизгивания и какие-то нечленораздельные звуки. В противоположном углу комнаты с наушниками поверх пилотки сидит радист около ящика с рацией и что-то тихо бубнит в микрофон.
В коридоре нижнего этажа встречаю капитана Бажанова. Мы не виделись с ним с момента нашей встречи в Тёкёле.
– Что тут у вас? – спрашиваю я.
– Сам не видишь? – отвечает Бажанов окающим нижегородским говором и смеется: – У вас разве не так?
– Страшно все это! – говорю я.
– В сорок втором было, – заговорил Бажанов спокойно и тихо, – на юге дело было, под Ростовом. Ворвалась наша казачня на станцию и обнаружила цистерну со спиртом. И перепились. Немцы их живьем взяли. В прошлом году, на Ленинградском, десантники пошли на операцию в тыл и тоже упились трофейной водкой. Много их тогда погибло. А полковника, начальника десанта, – разжаловали до капитана. Вот такие дела.
Капитан Бажанов был абсолютно трезв. Передав привет Коваленко, он вышел куда-то через внутреннюю дверь. От усталости я еле держусь на ногах. А нужно еще побывать на батареях нашего полка.
На восточной окраине города, во дворе около небольшого одноэтажного дома я различил знакомый силуэт миномета и рядом с ним другой. По фронту батареи прохаживался часовой.
– Стой! Кто идет? – услышал я окрик часового. И что меня поразило – это был окрик совершенно трезвого человека.
– Начальник разведки полка! – отозвался я.
– Проходьте, товарищ старший лейтенант.
– Кто здесь из офицеров дивизиона?
– Да все туточки: и лейтенант Николаенко, и лейтенант Черемисинов, и лейтенант Заблоцкий, и лейтенант Тарасик.
– Лейтенант Заблоцкий где?
