Адольфо Камински, фальсификатор - Сара Камински
Первое ноября 1954 года – начало вооруженного восстания в Алжире. Во Франции это событие прошло незамеченным. В новостях рассказали всего лишь о нападениях террористов. Но меня не обманешь! Прежде обманули, теперь не удалось. 8 мая 1945 года капитулировала нацистская Германия. И в тот же день в Алжире прошла первая манифестация с требованием независимости[34]. Наша пресса умалчивала о жестокой расправе над сотнями мирных жителей. Событие назвали разгулом ненависти к французам исламских фундаменталистов, антисемитов и экстремистов, проявивших запоздалую солидарность с обреченными нацистами. Тогда я поверил, каюсь.
Ты знаешь сама, что долгое время власти вообще скрывали факт «войны в Алжире». Однако начало мобилизации резервистов в 1955 году[35], а также пропаганда «восстановления порядка» в Алжире открыли мне глаза на трагедию. Я страшно переживал. Несмотря на потоки официальной лжи, именно тогда догадался, что война началась, я это ясно помню. Зачем молодым парням ехать в Алжир, если там мир и тишина? Франция безжалостно посылала на бойню своих детей, что возмущало меня до крайности, поэтому я встал на сторону протестующих. Не меньше бесили безразличие и трусость большинства левых. Открыто вступились за алжирцев только троцкисты из Международной коммунистической партии[36] и христианские демократы. А как же французская компартия? Никакой реакции! О наших социалистах я вообще молчу.
Тогда же праздновали окончание съемок фильма режиссера-антрополога Жана Руша, и я познакомился с молодой афроамериканкой из Нью-Йорка, Сарой Элизабет Пенн. Весь вечер мы не расставались. Она смешно и мило коверкала французские слова, перемежая их английскими, танцевала, пила вино, смеялась над собственными промахами и моей неуклюжестью. Под конец праздника я был без памяти влюблен. Любовь с первого взгляда, иначе не скажешь. К счастью, одна туристическая фирма как раз предложила мне отправиться на полгода в ознакомительное путешествие по всему европейскому побережью, чтобы обеспечить ее красочными проспектами и открытками. Других заказов у меня не было.
– Хочешь, поедем вместе, – предложил я Саре Элизабет, хотя мы были знакомы всего пару недель.
В ответ она лишь взмахнула пушистыми ресницами. И вот мы отправились в путь на малолитражном «рено». Ставили палатку в самых живописных уголках, в гостиницах не нуждались. Ранним утром, отсняв положенное по контракту количество фотографий, я весь день водил Сару Элизабет по городам и предместьям, показывал достопримечательности и прекрасные пейзажи. Она сама восхищала меня больше всего вокруг. Отсутствие комфорта нисколько нас не смущало. Впервые я был абсолютно безоблачно счастлив, пребывал в полнейшей гармонии с другим человеком. Мы понимали друг друга без слов. Я научил ее фотографировать. Она писала потрясающие портреты и делала украшения в африканском стиле. Свобода, творчество, беззаботность – что может быть лучше? Денег не хватало, но это ерунда. Жизнь странствующих художников пришлась по душе нам обоим. В тишине и покое мы работали рядом, не мешая друг другу. Вечером, а иногда и всю ночь напролет строили смелые планы на будущее. Мечтали, что прославимся во Франции и в США. Представляли славные личики наших будущих детей. Шутили. И я позабыл о парижских буднях, делах и заботах. О политике, о войне и мире.
Два года мы прожили вместе с Сарой Элизабет, то путешествовали, то возвращались в Париж. И я всерьез задумался об отъезде в Соединенные Штаты. Даже уведомил основного работодателя о своем намерении. Тот всячески пытался меня отговорить, но сдался в конце концов и преподнес мне нежданный подарок: выхлопотал стажировку в американском филиале фирмы с перспективой зачисления в постоянный штат сотрудников.
Сара Элизабет уехала первой, соскучившись по семье. Мы договорились, что я последую за ней через четыре месяца, в начале 1958 года, когда улажу все дела, распродам и раздам друзьям имущество. Я всем объявил, что уезжаю. В Америку. Навсегда.
Четыре месяца – немалый срок. Поначалу все ахали, поздравляли меня, подбадривали, грозились: «Непременно тебя навестим!» Но потом жизнь вошла в привычную колею, и политика заслонила все остальное. Между тем война в Алжире разгорелась еще сильней. Я сострадал алжирцам, но по-прежнему не знал, чем помочь.
Отзвуки войны докатились до Франции. Парижане ощутили на себе последствия алжирской драмы. Полиция устраивала бесконечные облавы и проверки, охотилась на цветных. Тогда у меня еще не было друзей-алжирцев, однако все мои латиноамериканцы жаловались, что их, черноволосых и смуглых, постоянно задерживали. Разве я мог стерпеть, чтобы французские власти преследовали представителей других народов за отличия во внешности, будто нацисты евреев в годы оккупации?
В конце 1957 года в газетах появились первые статьи о чудовищных пытках, которым подвергали алжирцев французские военные и полицейские. Мы и прежде слышали о таком. Но теперь речь шла о постоянной практике, не об отдельных злоупотреблениях. Некоторые достойные представители генералитета подали в отставку, не желая стать причастными к преступлениям. Каково было нам, участникам Сопротивления, видеть, что наша родина перенимала опыт у гестапо? Жертвы другие, методы все те же. Неправдоподобное «самоубийство» адвоката Али Буменджеля[37], таинственное «исчезновение» математика Мориса Одена[38] окончательно убедили нас в том, что власти в Алжире безнаказанно пытали и убивали людей. К тому же свирепствовала цензура. Стоило кому-то написать хоть строчку в поддержку алжирцев, о независимости, неподчинении властям, о диссидентах и дезертирах, как его мгновенно арестовывали, дом обыскивали, все рукописи изымали и уничтожали. Меня страшила судьба молодежи. Если ты не желал идти против совести и дезертировал, тебе грозило пожизненное заключение. Еще хуже все оборачивалось для тех, кто не решался сопротивляться системе. Что их ждало? Кем они стали? Карателями, палачами? Или героями, посмертно награжденными за службу родине? В любом случае Франция напрасно приносила в жертву своих детей: Алжир был для нее потерян уже давно.
В то время я стал завсегдатаем кафе Монпарнаса и бульвара Сен-Жермен. Слушал латиноамериканскую музыку в «Эскаль», пил кофе в «Дю Флор», в «Селект», в мартиникской «Ля Рюмри», а чаще всего в «Олд Нейви», куда забегали пообщаться многие интеллектуалы – режиссеры, критики, журналисты. Здесь я сидел каждый вечер после восьми за одним и тем же столиком. Сюда мне звонили по телефону, сюда приносили почту, сюда приходили мои деловые партнеры, а также друзья, в большинстве своем кинематографисты и художники. В «Олд Нейви» постоянно бывали писатель Жорж Арно, драматург Артюр Адамов, разные самоуверенные честолюбивые нищеброды и красивые девушки. События в Алжире всем нам не давали покоя, мы рвались в бой, страстно спорили, что нужно делать, но не делали ничего путного.
Осенью 1957-го я отмечал день рождения, тридцать два года. Среди приглашенных была моя приятельница Марселин Лоридан[39]. Мы познакомились тоже в «Олд
