Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Наступил момент отъезда, простился с матерью. Она тихо плакала, молчаливо и скорбно стояла у крыльца дома и смотрела нам с отцом вслед, пока скрылись мы и наши сани за поворотом у церкви. Так началось мое первое путешествие в далекие края на Турецкий фронт.
Я вовсе не думал, что могу погибнуть на войне. Война представлялась мне романтическим подвигом. Сколько потом, в первые дни и месяцы было раскаяний, но возврата оттуда не могло быть — широки двери в ад войны и узки из ада войны.
В Смурове простился с отцом, купил билет третьего класса до Баку, где я должен еще застать брата Александра, и пятнадцатого декабря пятнадцатого года выехал из Смурова через Пензу, Ртищево, Тихорецк, Дербент. Поезд в Баку пришел поздно вечером. Я не знал, где ночью найти воинскую часть брата, и решил до утра переночевать в гостинице. Сдал чемодан в камеру хранения, нанял извозчика из нацменов и вместо гостиницы ошибочно сказал ему — вези меня в номера переночевать. Вижу, что повез он меня куда-то на окраину города — я начал беспокоиться и снова ему объяснять, что мне надо эту ночь спать — тогда он понял меня точно и повез в центр города в те номера, где спят, а не туда, где развлекаются. В одной из гостиниц оказался свободный номер, а когда служитель спросил у меня паспорт, то [оказалось, что я] по своей неопытности вместе с багажом сдал его в камеру хранения. Тогда он, видя мою неопытность, до утра разрешил переночевать без паспорта.
Рано утром пошел искать часть брата, там мне сказали, что он с частью выехал в Карс. С унылым настроением пришел на вокзал. Надо было ехать в Тифлис, о чем писал мне брат еще домой, если не застану его в Баку, и там в Тифлисе обратиться к воинскому начальнику для поступления на службу вольноопределяющимся. Билет у меня был взят только до Баку, а доехать до Тифлиса на билет денег почему-то не хватало. Вышел из вокзала на перрон. Вижу, стоит пассажирский поезд на Тифлис. «Скажите, — обратился я к кондуктору, стоящему у одного из вагонов, — мне надо ехать в Тифлис, а денег на билет не хватает, не можете ли меня довезти?» И его добрая душа ответила: «Можно», и довез до Тифлиса за небольшую плату.
В Тифлисе ждали еще большие неприятности. Когда я пошел к воинскому начальнику для оформления поступления вольноопределяющимся и сдал документы, то через час мне их вернули, за неимением справки от смуровского губернатора о политической благонадежности, а у меня имелась только справка о поданном заявлении смуровскому губернатору. Несколько дней я ходил к воинскому начальнику, и каждый раз мне отказывали, как будто я к ним в гости напрашивался, а не на бойню людскую. Все же на четвертый день хождения документы приняли и зачислили. Через два часа вышел к нам в ожидальню, где в этот день было принято несколько десятков таких же, как я, конвоир-фельдфебель, сделал перекличку и отвел нас в двести восемнадцатый запасный стрелковый полк на окраину Тифлиса Навтлуг. По своей простоте и чистоте я полагал, что никакие препятствия не могут быть на моем пути к поступлению вольноопределяющимся, но в жизни оказалось не так: желания, мечты и грезы дают человеку стимул к жажде жизни, но часто, как дело доходит до действительности, желания, мечты и грезы превращаются в ничто, и героика заменяется нудной, серо-будничной жизнью казармы, концлагерем солдата.
На второй день одели всех новичков в шинели, дали винтовки, и началось ученье строевое, полевое, боевая стрельба в цель по мишеням, колотье штыком соломенных чучел, изучение механизмов винтовки, пулемета и пушки, изучение полевого и строевого устава, чинопочитания и прочей премудрости военной науки. А по вечерам повзводно выводили на плац казармы, строили в круг и под ногу, с топтанием на месте, под руководством и [по] команде ефрейтора разучивали и горланили солдатские песни. Кормили в полку хоть и однообразно, но сытно.
Через неделю, еще не усвоив — не разобравшись как следует в чинопочитании, я и еще один волонтер из армян пошли в воскресный день навестить его тифлисского родственника. Мы пробирались окраиной города, где меньше встречается всяких чинов, чтоб избежать с ними встречи и отдания чести. Через некоторое время нас останавливает священник. «Какой части?» Мы сказали. «Разве не знаете, что я ваш полковой священник, почему не отдаете мне честь?» А мы еще ни разу у себя его не видели, и [он] предупредил нас, чтоб в будущем отдавали ему честь.
Через месяц после поступления в полк пришлось переживать дикое бесчеловечное оскорбление от взводного, старшего унтер-офицера Сальникова, отъявленного пьяницы и взяточника. У каждого солдата он вымогал взятки, а кто не догадывался дать — тем, как говорится, житья не давал и придирался по всякому поводу и без повода по принципу «для начальства и беззаконие закон», и в то же время применял отборнейшую нецензурщину, и мы очень завидовали солдатам соседнего взвода, где взводным был старший унтер-офицер Климушкин — к солдатам своего взвода относился с человеческим достоинством.
Как-то, возвратившись в казарму после учебной стрельбы из винтовок, я, как и все другие, вычистил винтовку и поставил ее в пирамиду. Пообедали и, пристроившись на сундучке, на нарах — начал писать письмо к родным. Вдруг подходит Сальников с красно-сизым пьяным свирепым лицом и сиплым пропойным голосом рявкнул: «Почему винтовку не вычистил?» — и моментально сбросил на пол бумагу, ручку и чернильницу, забрызгав чернилами одежду и нары. Я ответил, что винтовку вычистил, но Сальников, обругав меня, пошел в конец казармы в свою отдельную комнату-кабину. Такое хамское отношение всех нас возмутило и, конечно, больше всего меня. Мы добровольно пошли на защиту Родины, и вдруг с нами поступают как с врагами. Товарищи посоветовали заявить жалобу ротному командиру, прапорщику из армян, и я пошел к Сальникову, по уставу, заявить через него и на него же жалобу ротному командиру. Когда ему сказал, что имею на него жалобу и прошу сообщить-доложить ротному командиру, вначале глаза его позеленели, полезли на лоб, лицо приобрело свирепое выражение бульдога. Несколько секунд он молча, как удав, пожирал меня глазами, а потом гаркнул: «Что?! На меня жаловаться?!» Я ответил: «Да, на вас». Он тут же
