Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Турецкий фронт по сравнению с Западным был более легким: ни разу турками не прорывался, войска не окружались, и почти не было отступлений наших войск, и они успешно продвигались вперед, чего не было на Западном фронте. Через четыре месяца триста километров прошли походным маршем до Трапезунда и обосновались в местечке Платана близ города. Если в северной части Турции дожди идут вперемежку со снегом, то в районе Трапезунда в декабре в садах и лесу зреют лимоны, апельсины, и стоит такая теплая погода в зимние месяцы, что я и солдаты купались в Черном море, тогда как там в Смуровской области давно уж все реки были скованы льдом.
Много хороших воспоминаний осталось о сослуживцах, в частности о Тарасове Василии Иосифовиче из Сочи, который выполнял в транспорте должность делопроизводителя и кассира, старше меня лет на десять. Вместе мы ели, пили, вели задушевные беседы, играли в карты, ящиками покупали апельсины и ели их, как едят крестьяне картошку — так они были дешевы.
О событиях в России доходили до нас сведения неясные, туманные, но всеми предчувствовались надвигающиеся великие события, но фронт не останавливался, а двигался вперед победоносно.
Во время нахождения на берегу Черного моря я впервые встретился с морем. Его вольность, простор, и мощность, и величие очаровали и захватили меня. Какая прекрасная стихия! Она зовет и манит к вольности духа и тела. Особенно прекрасно море после шторма на второй день утром. Ясное тихое теплое утро, ослепительно ярко светит солнце, волны стройными грядами, где-то рожденные в необъятных просторах, мерно и плавно, одна за другой идут и подходят к берегу, клубясь, с шумом скатываются обратно в море, навстречу идущим собратьям-волнам, снова поднимаются и, клубясь, выходят на берег и, глухо шумя, уходят в море.
Вот тогда-то захватывает море сердце и душу! Что-то неотразимое влечет к нему, пугает и в то же время манит к себе неизведанными чувствами. Я въезжаю в море верхом на лошади по колено, во время отлива волны, но вот набегает волна и почти до самого седла заливает мои ноги и лошадь. А лошадь поставлена прямо в море[89], как и мой взгляд. Она тоже чувствует его мощь и пугливо вздрагивает мелкой дрожью. Постояв так несколько минут, выезжаю на дорогу, и оба мы — я и лошадь — все же благословляем твердь земли.
***Весной семнадцатого года мой транспорт расформировали ввиду больших потерь в конном составе, а меня командировали в Тифлис за получением нового конного транспорта. От Трапезунда до Батума ночью шли на военном морском транспорте — пароходе, со всеми предосторожностями от нападения турецких подводных лодок. Рано утром пришли в Батум. Осмотрел город на извозчике и выехал в Тифлис, этапно-транспортный отдел, где получил месячный отпуск и выехал домой в Старотопное. Проезжая по тылу страны, я видел и слышал разливающееся революционное бурление народа. Армия еще молчала, но в стране шло пробуждение к новой светлой жизни: изгнанию помещиков и фабрикантов, всех эксплуататоров, и передаче всех богатств в руки тех, кто их производит. Когда приехал в Старотопное, то увидел земли помещиков уже в общинном владении крестьян — осуществилась их заветная мечта о земле, хлебе и воле.
Таня Разумовская с нетерпением ждала окончания войны и моего возвращения, чтоб быть вблизи друг друга. А нужно ли говорить, что отец и мать, как и все матери и отцы, ждали возвращения своих детей домой!
Через две недели я выехал в обратный путь и заехал повидаться с братом Васей в эвакогоспиталь, близ Смурова, где он служил фельдшером. Он мне рассказал, что незадолго до моего приезда у него получился конфликт с начальником госпиталя из‑за романа с медсестрой госпиталя. Теперь начальник госпиталя собирал и оформлял материал, чтобы отдать его под суд. Я уже знал по себе, что у начальства и беззаконие — закон, то предложил брату уехать сейчас же со мной в мою часть, в Кавказскую действующую армию, где искупятся все мелкие воинские прегрешения близостью фронта, к тому же у меня, как командира отдельной части, имелись с собою бланки с печатями.
Договорились, что на следующий день брат соберется и приедет ко мне в Смуров, где мы и встретимся на квартире общих знакомых, и точно брат приехал — вернее, сбежал ранним утром из зоны госпиталя, когда еще начальство спало, и мы знали, что теперь брату еще и дезертирство припишут. Здесь, в Смурове, сходили повидаться и сфотографироваться с общим другом Ваней Николиным. В одной из гостиниц Смурова я заполнил бланк своей части, что брат является фельдшером моего транспорта и возвращается в часть из отпуска.
В Тифлисе узнали, что мой транспорт сформировали и отправили через Персию в направлении Урмийского озера. Из Тифлиса выехали по железной дороге. И так были переполнены вагоны, что пришлось устроиться в коридоре вагона, где мы крепко уснули на своих чемоданах, и так крепко, что не слыхали, как прорезали под нами чемодан и вытащили часть вещей. Поездом доехали до озера Урмия, а дальше путь предстояло проделать на пароходе через озеро Урмия и дальше до транспорта подводами.
Нам сказали, что в озере вода так плотна от солей, что в нем человек не тонет. Мы с братом решили искупаться, и действительно, в воду тело погружается только наполовину, и не было возможности «утонуть». А когда вышли из воды, то кожа вскоре покрылась тонким слоем кристаллов поваренной соли.
Пароходом «Свобода»[90] переехали Урмийское озеро, а невдалеке оказалось и расположение моего транспорта. Я принял командование им и зачислил брата фельдшером транспорта, но вскоре его попросили, и он перешел работать фельдшером в полевой артиллерийский парк. Из переписки с товарищами брат узнал, что его там в госпитале объявили дезертиром. Тогда я по озорству телеграммой запросил начальника его госпиталя, чтоб выслали мне в часть аттестат на довольствие брата, и все это ради озорства, чтоб поиздеваться над администрацией госпиталя. Аттестата они, конечно, не прислали, да в нем никто и не нуждался.
[Революция]
В марте семнадцатого года наступление русских войск на Турецком фронте приостановилось. В частях армии начали
