Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Гуляя в Тифлисе по Головинскому проспекту, я встретил поэтов Сергея Городецкого и Бальмонта[91]. За ними шла толпа поклонников — присоединился и я к ним и вместе с ними зашел погулять в парк дворца бывшего наместника Кавказа. В Тифлисе бурлила революция. Множество всяких партий, бесконечные и бесчисленные собрания, митинги, заседания. Все пришло в движение — революция расковала свободу мысли, слова, печати, собраний. Человек почувствовал себя человеком, уничтожив власть царя, его диктатуру и всех его сподвижников — угнетателей и эксплуататоров. Но надолго ли? Уж слишком много появилось партий, жадных до власти, угнетения меньшинством большинства. Старая власть пала, новая еще не созрела и не озверела, а потому каждый жил и чувствовал себя вольным и независимым. Народ торжествовал в познании самого себя.
Наконец-то исполнилось мое желание — я демобилизовался и выехал домой в Старотопное на подводах по Военно-Грузинской дороге от Тифлиса до Владикавказа. Вместе со мной ехал писарь из армян, а их почему-то горцы преследовали, да еще русских казаков, и чтоб спасти этого солдата-армянина, я заранее написал на запасном бланке, что он солдат моего транспорта с греческой фамилией, демобилизовался в Армавир домой. И тем спас его от задержания в горах Кавказа горцами-осетинами.
По пути от Владикавказа до Смурова бурлила революция, свобода пьянила всех. Поезда переполнены, часто вместо двери приходилось лазать через окна вагона. Ехали на крышах, паровозах, но все чувствовали себя величаво, как-то торжественно, с гордо поднятой головой и ясным взглядом. Люди стали какими-то светлыми — ведь рухнул, сгнил трехсотлетний гнет царей Романовых.
И вот я в Старотопном. Братья Вася, Дмитрий, Павел уже дома, не убиты, а ранения в счет не идут. Четыре брата снова съехались в доме отца, только не было пятого брата, и не знали, где он, Александр. Отец и мать, и все мы рады были встрече, а ведь потом к осени снова будем разъезжаться кто куда. В это лето восемнадцатого года в Старотопное вернулись из армии Федя Карташев, Володя Поляков и другие товарищи. На радостях погуляли до осени, а потом их призвали в армию Комуча[92], и они на многие годы потерялись в Сибири.
Брат Вася вскоре уехал работать фельдшером под Мелекесс в Тиинскую участковую больницу, а через месяц в августе я поехал к нему погостить, благо до сентября и мне делать дома нечего. Погостив у брата, выехал в обратный путь и вот на палубе парохода за агитацию против Комуча я попал в лапы чехословацкой контрразведки, о чем рассказано мною ранее. По приезде домой в Старотопное я и мои товарищи Милохов Вася, Карташев Федя, Евсеев и Большаков Ваня решили организовать коммунистическую общину. Рассчитали, что удобнее взять в волостном земельном отделе два гектара земли и засеять ее просом. Земельный отдел охотно отвел нам землю. Произвели пахоту, посев, прополку, но к осени наша коммуна распалась: одни были призваны в армию, другие поехали продолжать учебу. Посев пришлось убирать нашим семьям на равных общинных началах.
В этом же восемнадцатом году я получил окончательное социальное становление в экономическом, политическом и моральном понимании жизни прошлой, настоящей и будущей в крайне левом направлении. В этом отношении большое влияние оказал и помог моему развитию мой двоюродный брат Большаков Павел. В жизни он прошел «огни и воды и медные трубы». Вначале учился в Вальской учительской семинарии, из которой был исключен с третьего курса за оскорбление священнослужителя семинарии. Поступил в Смуровскую фельдшерскую школу и был исключен за непосещение лекций, тоже с третьего курса. Затем лет пять служил счетоводом у сахарозаводчиков на Украине. Несколько лет вместе с Бариновым Егором ездили на заработки в Астрахань, Украину. Вернувшись из армии, занялся садоводством и огородничеством в своем приусадебном участке в доме родителей. Старше меня на пятнадцать лет, а потому и больше видел и знал жизнь. В армии семнадцатого года участвовал в армейских солдатских советах и там постиг разные политические партии, и по душе ему пришлись крайне левые. Приехал домой с установившимся политическим направлением.
У меня же оформленного идейного направления еще не имелось, и вот, разбирая партийные программы, он посоветовал мне съездить в Смуров и там купить политическую литературу всех партий и в особенности рекомендовал литературу крайне левых направлений как единственное ученье за правду жизни. Съездил в Смуров, набрал много разной политической литературы, и из всей путаницы по душе пришлось единственное ученье, крайне левое — безвластное. Так Павел указал мне истинный путь, маяк к той жизни, к которой инстинктивно стремится всякое живое существо, а тем более Человек с большой буквы, а затем, уехав в Смуров, изучая и посещая все клубы, лекции и диспуты разных партий, я окончательно убедился в своем социальном становлении. Одновременно этим летом я готовился поступать в медфак, двери которого широко открыла Октябрьская революция.
Находясь еще в армии, с первых дней во мне началась переоценка ценностей — отрицательное отношение к войне, службе, ее жизни и быту, бессмысленности и преступности массового истребления людей. Это сознание зрело во мне все годы службы в армии: хорошо, если я успею выстрелить в турка, а если он опередит меня, направит дуло ружья в меня и прямо в рыло — пожалуй, тогда и скажешь, что всякая государственная война является звериным наследием рода человеческого.
По приезде в Старотопное наши отношения с Таней стали омрачаться тем, что ей хотелось выйти замуж, а мне учиться, чтоб иметь путевку в жизнь. Это охладило наши любовные отношения, да к тому же я был увлечен познанием революционного движения.
***Восемнадцатый год. Рабочие, крестьяне, все труженики торжествовали — они стали хозяевами земли и всех богатств, созданных ими самими. В селах и деревнях с исчезновением помещиков начали исчезать и бедняцкие хозяйства,
