О себе любимом - Питер Устинов
Мой отец, конечно, возражал — проформы ради, но его внимание все больше занимала неотвратимая война. Знакомые немцы приходили к нам домой слушать последние речи Гитлера и сетовать на слепоту демократий Запада. Зловещая атмосфера давала себя почувствовать даже в школе: гражданская война в Испании складывалась не в пользу законного правительства этой страны, и в результате нашего снисходительного безразличия германская и итальянская диктатуры позволяли себе все большие крайности.
Когда я еще оставался в Вестминстере, у нас в пансионе устроили мини-выборы: директор поощрил их, сочтя это воспитанием духа гражданственности. Мы все произносили речи и проводили агитацию, и хотя в такой школе естественной была победа консерваторов, результаты либералов и социалистов вызвали ощущение шока и даже испуга, особенно после того, как мы объединились в некий народный фронт, который был назван «Объединенным фронтом прогрессивных сил». Директор вызвал к себе делегацию, чтобы убедиться в отсутствии подрывных или антидемократических тенденций, однако когда он выяснил, что мы просто возмущены самодовольством консервативного большинства, то наградил нас одной из своих самых щедрых улыбок.
Я рассказываю об этом, совершенно не желая придать какую-то важность нашей деятельности. Однако задним числом интересно отметить, что уже в 1937 году в благородных учебных заведениях накал страстей был велик, и молодые люди делились практически на равные лагеря: в одном поддерживали политику умиротворения, проводимую Чемберленом, в другом — призывали сопротивляться агрессии, пока не стало слишком поздно. Я не принимал участия в большинстве последующих споров, поскольку прошел прослушивание в школе мсье Сен-Дени в Айлингтоне. Как это мне свойственно, я не понял принципа прослушивания. Одно из условий состояло в том, что надо было выбрать страницу из любой популярной пьесы и выучить ее наизусть. Мне и в голову не пришло, что мне следовало выучить только одну роль, а остальные прочтут старшие ученики. Я просто взял наугад страницу из «Святой Жанны» Бернарда Шоу и выучил все роли. Моя интерпретация экзамена позабавила мсье Сен-Дени и Джорджа Девина, который тоже преподавал в школе. Меня приняли, хоть и считалось, что в мои шестнадцать лет мне немного рано поступать к ним.
И тут я укоряю себя за то, что ничего не сказал ни о своем отношении к школам мистера Гиббса и Вестминстеру, ни о друзьях.
Но что сказать?... Были дни, когда я их просто обожал — особенно школу мистера Гиббса, и были дни, когда ненавидел — особенно Вестминстер. Единственно, чего я не испытывал — это равнодушия. Трудно оставаться равнодушным, когда над тобой постоянно висит либо наказание, либо поощрение. А друзья... Однокашники у меня были самые разные, и по ним совершенно невозможно было сказать, какими они будут взрослыми. Вот, например, робкий парнишка Уэйк-форд, который страшно картавил... Получил орден за отвагу в бою.
А один из моих лучших друзей пр школе ворвался в мою гримерную во время спектакля в Бостоне, и оказалось, что он буквально пропитан алкоголем. Я не разделяю общего мнения, будто друзья — это люди, которые вам больше всего нравятся. Это просто люди, которые попались вам на жизненном пути раньше других. Большинство имеет немалые недостатки, которые особенно заметны именно потому, что вы с ними так близки, и в то же время они принадлежат к тем людям, с которыми вы всегда готовы разговаривать. А еще есть масса людей, с которыми вы встречаетесь только изредка, но могли бы тесно сдружиться, если бы повстречались раньше. По-моему, друзей мы не выбираем — так же, как и родителей. В конце концов, если бы мы подбирали себе друзей с такой же придирчивостью, как жену, то с большинством вы давным-давно расстались бы. Нет-нет, дружба заключается незаметно и случайно, и развода не существует. С большинством из них вы проведете всю жизнь. И дружба быстро возрождается даже после долгих разлук, и часто объектом наших дружеских чувств оказываются люди совершенно неприятные, ненадежные и даже злобные.
Но, конечно, это не следует понимать так, будто я настроен против дружбы. Напротив — я просто не представляю себе жизни без друзей. Иногда, после какого-то совершенно нормального поступка, которому ваш друг хотел бы придать некий незаурядный или даже жертвенный характер, он говорит: <<А для чего же существуют друзья?» Я скажу, для чего существуют друзья. Они находятся рядом с нами для того, чтобы напоминать о несовершенстве окружающего нас мира, о странностях человеческой натуры, о гадостях, на которые способен человек, о подлости, узости и лицемерии общества. А еще они учат нас прощать, но не забывать. Без дружбы мы бы пропали.
6
Было удивительно приятно одеваться в школу, как вздумается. Правда, у меня был всего один костюм, купленный в безумно оптимистичном заведении под названием «Портновские услуги за пятьдесят шиллингов», так что этот единственный знак независимости сам по себе превратился в некую униформу. Только когда удалось наскрести немного денег и купить серые фланелевые брюки и блейзер, я, наконец, ощутил подлинную независимость. Из-за непривычки к свободе выбора, я часто сильно опаздывал на занятия, не мог решить, какой из двух моих нарядов надеть.
Еще одной проблемой стали, конечно, деньги. Незадолго до этого отец в непривычном порыве родительской щедрости торжественно объявил, что мне пора получать карманные деньги. С этими словами он извлек из кармана шиллинг и сообщил мне, что это будет моим еженедельным жалованием. Меня, естественно, привел в восторг сам жест, хотя и несколько разочаровала сумма. Но мне, внимательному слушателю романов отца, вообще не стоило тратить эмоции на его заявление: тот шиллинг был единственными карманными деньгами, которые я от него получил. Всякий раз, как я напоминал Клопу о деньгах, он либо отрицал, что уже прошла неделя со времени прошлой выплаты («Какой выплаты?» — обиженно спрашивал я. — «Не нахальничай!»), либо решительно заявлял мне, что я транжира и мот. Это было все равно что упрекать Махатму Ганди в избыточном весе.
Дело не в том, что отец был скрягой, — просто он не считал деньги важным шагом на пути к
