Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Жена Обольянинова умерла в 1822 году. В небольшой коллекции миниатюр покойной Императрицы Александры Федоровны находился портрет Анны Александровны Обольяниновой. Императрица не знала, чье это изображение. Миниатюра оказалась тождественной с нашей семейной миниатюрой. Лицо изображенное было определено Марией Александровной Васильчиковой.
Петр Хрисанфович пережил жену почти на 20 лет. Он был безутешным вдовцом и умер 88 лет от роду в 1841 году в Москве, когда моей матери было 6 лет, так что она своего grand-oncle чуть-чуть помнила. Прадед Обольянинов[91] был очень религиозный человек; завещал он похоронить себя в простом деревянном гробу и без всяких почестей и орденов.
В собрании Обольяниновых, в большой деревенской библиотеке, было много масонских сочинений, и в вещах прадеда были масонские знаки и печати. Это указывает, что глубокий консерватор и монархист, искренний и ревностный церковный Обольянинов был в то же время масоном.
По семейным рассказам и дворовых я рисую себе так картину жизни семьи Обольяниновых. При Петре Хрисанфовиче трепетали перед ним в доме, и усыновленный им племянник, мой дед Михаил Михайлович, занимал очень угнетенное положение в семье.
Одна не боялась старика Обольянинова его невестка, моя бабушка Елизавета Михайловна, рожденная княжна Горчакова. Живя долго в Ревеле, она получила прекрасное образование, преимущественно немецкое. Это было доброе, кроткое, любящее существо, в котором сам дед старик души не чаял. Мать моей матери очень любила лечить и ходить за больными. Эту черту от нее унаследовала моя мать. Бабушка Елизавета Михайловна имела еще трех дочерей, которые все умерли в младенческом возрасте от скарлатины (и сама она умерла совсем молодой женщиной, оставив двух малолетних дочерей, мою мать и моложе ее сестру Елену). Обе девочки почти не помнили своей матери.
После смерти деда в 1841 году (то есть с 6-летнего возраста моей матери) произошел перелом в семье Обольяниновых от деспотизма к гуманности и свободе.
Семью Обольяниновых составляли тогда вдовец отец, полковник Преображенского полка в отставке, инвалид 12-го года, потерявший одну ногу под Бородиным, скромный, тихий, замкнутый Михаил Михайлович Обольянинов и его две дочери Анна и Елена, малолетние, и приглашенная к ним воспитательницей их дальняя родственница, девица Екатерина Михайловна Спиридонова (?), которую я отлично помню по отрочеству. Управление домом и имений стало гуманным и мягким при добром Михаиле Михайловиче. Схоронив жену в молодом возрасте, [имея] трех дочерей младенцами, естественно, что оставшихся в живых дочерей берегли как зеницу ока.
Личность дедушки Михаила Михайловича осталась для меня навсегда пеленою подернутую каким-то меланхолическим флером. Моя мать всегда отзывалась о нем с глубоким уважением. Более непосредственная и откровенная в своих рассказах тетя Елена Михайловна говаривала, что у нее было одно чувство к отцу, чувство страха. Отец держал себя вдали от дочерей, и тетя Леля говорила, что она помнит с каким трепетом и крестным знамением она входила — перед тем, как идти к нему в его кабинет, чтобы прощаться. Непонятен этот страх в соединении с отзывами о доброте и тихости дедушки. Что-то надломленное, угнетенное было в его судьбе и это сделало его замкнутым и печальным. Эта сторона его характера, вероятно, и отпугивала его младшую дочь Елену.
Барышень Обольяниновых воспитывали и по старинному московскому и по новому в смысле подбора хороших преподавателей и довольно тщательному обучению. У них был превосходный французский учитель, они в совершенстве владели французским языком и основательно проходили французскую классическую литературу. У них прекрасный с широкими либеральными взглядами был законоучитель, чуть ли не профессор из университета: «Каких чудес вам еще нужно? Вот вам чудеса Божии» — говаривал он, указывая на природу. Они хорошо и серьезно обучены были играть на форте-пианах и немного рисовали. Но русский язык, русская литература, математика, по-видимому, были в забросе. У них долго жила умная прекрасная гувернантка, англичанка Анна Федоровна Гамешь (?), которую я хорошо знал. Английский язык и немецкий они знали много слабее.
Старо-московский склад воспитания сказывался в их тюремной, замкнутой жизни. Дом Обольяниновых в противоположность к иному, веселому открытому Олсуфьевскому дому, был дом скучный, нелюдимый и тихий. До зрелого возраста барышень кутали, как малых младенцев. Когда их возили в баню уже большими девицами, то после бани их, как говорится с головой укутанных, выездной лакей на руках переносил в карету. По бульварам они гуляли с тетушкой или гувернанткой, не иначе как в сопровождении ливрейного лакея; это, впрочем, у всех было тогда принято. По летам они жили в небольшом имении вблизи Москвы, сельце Головине, потом проданном. Их возили туда не иначе как ставя на переднее сиденье кареты большой семейный образ Спасителя, почитаемый почти как чудотворный! Знакомых в девическом возрасте у них было очень мало: родственники Хвощинские, Трегубы, какая-то княгиня Голицына была в переписке с матерью, какой-то, помнится, Килинский (?) и больше я не помню никаких имен.
Моя мать вышла замуж 10 октября 1856 года, вскоре после коронации в Москве, в день своего рождения — ровно, когда ей исполнился 21 год. Но я не помню рассказов, чтобы она выезжала на балы в Москве (даже, чтобы они ездили в театры или на концерты).
Л.Н. Толстой был на семь лет старше моей матери. Через семью Горчаковых они были четвероюродные. Но встречал ли Лев Николаевич девиц Обольяниновых у общих московских родственников Горчаковых (Корчагина)? Иначе, как он мог заинтересоваться моей матерью и ее сестрою как невестами? (рассказ Сухотиной). Ни от матери, ни от тети никогда об этих встречах с Толстым не слыхал.
Светской жизни и даже придворной со всем увлечением моя мать отдалась уже в Петербурге после замужества, войдя в веселую, шумную придворную семью Олсуфьевых. Если дом Олсуфьевых по шуму и веселью можно прировнять к дому Ростовых, как он описывается в «Войне и мире», то жизнь девиц Обольяниновых по монотонности и замкнутости можно сблизить с жизнью княжны Марьи Волконской.
Москва конца 40-х — начала 50-х годов была центром умственного движения в России. На лекции московских профессоров (Грановского[92] и др.) ездило высшее общество. В те года и в Европе была мода на лекции профессоров, и в Париже высшее общество ездило на лекции модных знаменитостей. Движением бациллы несутся в воздухе... Как от эпидемических болезней трудно предохранить
