Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Как тип женщины моя мать меньше всего подходила к отцу. Как тип мужчины отец меньше всего подходил к моей матери. Мой отец имел натуру простую, бесхитростную и несложную. Он был скромнее во мнении о себе и не требовательным в жизни: он довольствовался немногим. Меньше всего он был homme à grandes passions [человек великих страстей], он был глубокий семьянин по убеждениям и вкусам, если хотите, tres bourgeois [чересчур буржуазный], но в хорошем смысле этого слова. Он терпеть не мог драм, трагедий ни в жизни, ни на сцене. Всякая неумеренность, экзальтация, sublime [возвышенность] его пугала. Если моя мать экзальтировалась от Вагнера, героической симфонии Бетховена, то отец мой любил музыку в стиле Мендельсона, Вебера, даже вальсов Штрауса, исполняемых хорошим оркестром на чистом воздухе летним вечером, когда можно спокойно слушать за кружкою пива. Ему и женщины нравились такие, несложные.
Он был человек привычек. Он имел нескольких друзей-женщин в течение своей жизни, к обществу которых он привыкал, и оставался им верен, и любил их (я думаю, платонически) в течение долгих лет. Я как-то спросил у одного моего приятеля-семьянина (А.Д. Обольянинова), как он объясняет то весьма распространенное в высшем обществе явление, что даже хорошие мужья и семьянины, наделав многих детей и исполнив свои обязанности перед родом, заводят себе в преклонных годах метрессу на стороне, скромную, не блестящую, даже некрасивую, и проводят долгие тихие симпатичные часы своей жизни с нею. Мне случалось любоваться и умиляться на такое «боковое» (de la main gouche /по левую руку/) счастье. Мой приятель мне ответил, что там люди отдыхают, чувствуют себя уютнее, ибо нет «повышенных требований». Так вот, я бы сказал про мою мать, что она всю жизнь свою была сторонницей «повышенных требований», а отец был всегда за «пониженные требования» от жизни.
Прежде чем оставить петербургскую эпоху жизни нашей семьи, скажу об интересах отца и матери в то время. Отец вообще по характеру был семьянин и домосед. Он не признавал никаких городских визитов и больше сидел дома или посещал своих немногих приватных знакомых. Он не любил стесняться светскими условностями (мой брат Миша характером был на него похож).
Отец любил легкую музыку, свой трубный оркестрик, так что тетя Алике, рожденная Миклашевская, жена старшего нашего дяди Алексея, тоже страстно любившего свою флейту и уже совсем немузыкального человека, эту черту братьев Олсуфьевых называла «Олсуфьевскою музыкальною скорбью». Отец любил еще зимнюю (на лосей) охоту, и принадлежал к небольшому великосветскому кружку охотников, в течение зимы несколько раз ездивших в дальние лесные окрестности Петербурга на охоту. Была в доме у нас великолепная группа Левицкого этих охотников: посредине Владимир Всеволожский, женатый на сестре моей матери, отец мой красавец молодой генерал свиты, граф Платов, флигель-адъютант граф Орлов[94], Денисов, князь Петр Дмитриевич Волконский, англичанин биржевик-красавец Читсон и еще кое-кто, других не вспомню. Отец любил играть в карты: тогда был преферанс, потом его заменил винт.
Отец умеренно любил и военную службу. Помню, он тогда временно командовал какою-то бригадою двух гвардейских пехотных полков и на Семеновском плацу под его командою в присутствии Государя и великих князей (гвардейским корпусом, помнится, командовал тогда Цесаревич) происходило учение со стрельбою. Мы, дети, и гувернантка М-ль Монастье (без нашей матери, совершенно не интересовавшейся «военщиной») восхищались из нашей большой коляски и даже пугались этим учением со стрельбою. Учение прошло блистательно; Государь благодарил отца и сказал, что сам великий князь Михаил Павлович остался бы доволен учением. Мы, дети, гордились большим успехом отца.
Отец по своему скромному, сдержанному, простодушному характеру был очень любим и Александром II, и Александром III. Последний всегда его называл Адам Васильевич. Как-то, много лет после, однажды в интимном разговоре, отец мне сказал, что резко-левое направление моей матери испортило его военную карьеру.
И моя мать, и отец были натуры прямые, искренние; но одна была превыспренняя, увлекающаяся, властная, а отец был умеренный, спокойный, скромный. При этом моя мать принадлежала к тем редким женщинам, которые при всей страстности темперамента совершенно лишены чувственной страстности и имеют к ней даже отталкивающее чувство.
Четвертая тетрадь
Любви в смысле страсти между моими родителями не было. Оба они, я думаю, были не удовлетворены друг другом: моя мать любила отца как человека, но относилась к нему свысока, отец мой гордился моей матерью как женщиной, признавал ее превосходство и подчинялся ей во всех вопросах семейной жизни, но упрямо отстаивал свою самостоятельность в мелочах, касающихся его личной жизни. В семье нашей мать слишком заметно первенствовала. Я часто наблюдал, что женщины, не любящие своих мужей по страсти, переносят всю страстность своей любви и заботливости на детей. Такова была и моя мать: она любила нас, своих детей, со страстностью. Во всех этих чертах я вижу сходство с Марией Николаевной «Семейной хроники» Аксаковых.
Моя мать была натура нервная, горячая, властная и увлекающаяся. По природе она была общительная, светская. В ней всегда жили умственные интересы; она любила общество людей серьезных и превосходящих ее по умственным силам и легко подчинялась им. Отец мой любил людей себе равных или даже ниже стоящих. Как все Олсуфьевы, он не любил «женироваться»[95]; это наша родовая черта.
Весьма честолюбивая по-своему, моя мать, в ранней молодости попав в высший петербургский круг, с увлечением отдалась светскости. Я помню, как она одевалась к придворным балам; помню, как мы детьми с восхищением перед блеском ее туалетов провожали ее вечером на балы. Моя мать сразу заняла видное положение в известной coterie [группировке] петербургского общества.
В придворном обществе она примкнула к блестящему артистическими и умственными силами кругу вел. кн. Елены Павловны. Я уже упоминал об этом: двор великой княгини был исключительное в своем роде явление в истории наших дворов. Великая княгиня собирала кругом себя всё лучшее и выдающееся, что было тогда среди культурного русского общества. Ее двор в 60-х годах был определенно прогрессивного и либерального направления.
Я часто себя спрашивал, откуда у моей матери привилась это прогрессивно-целевое направление, дошедшее одно время до крайности и нетерпимости. Вдумавшись, я себе отвечаю, что на вопрос этот едва ли можно ответить определенно. Откуда в конце XVIII столетия в глухой провинции, в Уфе, у мелкопоместной Марии Николаевны Аксаковой ярко обозначалось то же направление к образованию, к прогрессу, к реформам, словом — прогрессивное направление в противовес ко всему бытовому, косному, невежественному. Я отвечаю себе теперь,
