Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Это драгоценное для истории нашего семейства письмо случайно до меня дошло. Маша Васильчикова, у которой, кстати, скажу, — огромный архив семейных писем, случайно на него наткнулась и переписала его мне. Замечательно, что я никогда ни от кого, ни от матери, ни от отца, ни от семьи Василия Александровича Олсуфьева, владетелей дома на Девичьем поле, не слыхал об этом посещении Государя нашей семьи в старом доме Олсуфьевых. В этом сказывается или некоторая невнимательность к эпизоду, который мне представляется теперь таким драгоценным, или его не выходящая из ряду вон исключительность в виду близости в то время нашей семьи ко двору.
Остановлюсь на этом эпизоде пребывания Царской семьи в Москве вскоре после великого и славного акта освобождения крестьян.
Это были последние, незабвенные, ничем не омраченные светлые годы нашей монархии. Царь Александр II был во всем ореоле своей славы и общей всенародной любви. Мне кажется, что акт 19 февраля, которому упорно противилось большинство дворянства, в особенности среднего провинциального, post factum, после его совершения не мог не вызвать всеобщего облегчения общественной совести, конечно, и в самом дворянском сословии. Лучшие чувства пробудились в людях и все как вздохнули в бессознательной радости, что великий исторический грех (а таким в эту эпоху, несомненно, уже стало крепостное право) отошел в прошлое.
От этого все эти года окрашены каким-то весельем, какой-то светлою радостью новой жизни среди всех сословий. То поистине была весна нашей государственной жизни. Ни тени облачка, только повсюду одно майское солнце. И центром света и всеобщей любви была личность обожаемого тогда всеми монарха. Обожание Государя в те годы можно сравнить только с первыми годами царствования Александра I. (Вспомните Ростова из «Войны и мира».)
Я за свою 80-летнюю жизнь был свидетелем трех царствований. Человеку свойственно видеть в радужных красках свою молодость. В годы мученической смерти Императора Александра II мне было 18 лет. Следовательно, юность моя протекала в царствование Александра III. Император Николай II вступил на престол, когда мне было 32 года, т. е. опять-таки цветущая пора молодости и начала моей общественной жизни, когда я был молодым предводителем в Саратовской губернии.
При всем моем уважении к прямодушной честности и благородной твердости характера Императора Александра III, при всем моем сочувствии к страдальческо-трагической, героической судьбе несчастного Императора Николая II, одаренного натурой мягкой, сердечно-чуткою и глубоко религиозной, могу ли я сказать, чтобы когда-нибудь я был свидетелем всенародного обожания этих двух Императоров? Нет! Ни тот, ни другой монарх не соединял на себе любви всех сословий, любви всенародной! Я знаю, что у Александра III были и есть глубокие почитатели, вдумчивые ценители его. Консервативное дворянство к нему относилось с глубоким сочувствием. К Императору Николаю II большинство относилось с чувством, я бы сказал, жалостливой симпатии[98]. Но ни тот, ни другой ни в один момент своего царствования не вызывал всенародного энтузиазма, как Александр II в первую половину своего царствования.
Монархическое чувство во всей ее религиозной (sic) чистоте я испытывал только в детстве к Александру II и не потому, что я был ребенком, а потому что в детстве моем вся атмосфера была вокруг Царя такая — то есть любящая, благоговейная (восторженная).
Значит ли это, чтобы Александр II как личность, как Государь был лучше своих наследников? Ныне думается, что нет. Но этот исторический момент начала его царствования был особенно для него благоприятен. Смута в умах и в душах еще не начиналась, и вся нация была нечто единое, не раздвоенная, не «растроенная», как потом. Революционный, антимонархический бацилл еще не появлялся на Руси. Появился он определенно, явно после нашего унижения на Берлинском конгрессе в 1878 году. Началась террористическая деятельность и покушения.
<Террор>
Я уже решил, что записки мои не могут быть последовательны. Воспоминания не ученое сочинение: это рассказы дедушки внучатам о пережитом, передуманном и перечувствованном за 60 лет.
Может быть, если судит Бог, после, когда-нибудь, обработаю их литературно: посокращу, повыпускаю интимные, семейные стороны, неудобные для оповещения, остальное приведу в последовательный порядок, сведу одно к одному, пообчищу слог и они будут годиться для печати. Если всё самому не приведется это сделать, может быть, кто-нибудь из родственников, более молодых, сделает это. Мой двоюродный брат Юрий, может быть, заинтересуется этой работой. У него есть и любовь к моей семье и вообще к роду. А теперь буду продолжать писать начерно, по естественному сцеплению мыслей, т. е. с постоянными отступлениями.
Так мне хочется высказать несколько мыслей по поводу конспиративной деятельности и в частности о терроре.
Когда Россия накануне дарования первоначальной, минимальной конституции, уже подписанной Александром II «le premier acheminement vers la Constitution» [первое приближение к Конституции], как называл этот акт сам Император, когда Россия была потрясена злодейским убийством 1 марта 1881 года, убийством, имевшим глубокие последствия на судьбах 100-миллионного государства, ибо конституция была отложена на 25 лет, и всё строго-консервативное царствование Александра III протекло под влиянием 1 марта, в это время революционно-террористическая партия насчитывала в своих рядах не более 100–200 человек на 100 миллионов всего населения. И эта небольшая группа сорганизованных людей, отважных, мужественных, фанатично-озлобленных, повернули на много лет руль всего государственного корабля. В неизмеримо большем масштабе то же самое проделала 36 лет спустя, в 1917 году небольшая, но отлично сорганизованная, умная, дерзкая, совершенно аморальная, дьявольская шайка большевиков.
Не говорит ли это о влиянии человеческой личности, сознательной воли людей на судьбу целых великих государств? Если органический рост государства, творческая деятельность менее поддается влиянию отдельных личностей и требует совокупить усилий многого множества граждан, то нельзя сказать того же про деятельность разрушительную. Один какой-нибудь Джек Потрошитель держал одно время Лондон в осадном положении. Несколько десятков террористов, вовремя не изловленных, в 1881 году смогли накренить на сторону весь огромный корабль русского государства.
Но главный вред, который террористы причинили русскому монархическому началу, состоял не в самом факте убийства Царя-Освободителя. Главный вред я вижу в том,
