Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Очень широкая на благотворительность мамá, подарившая землю крестьянам, содержавшая на свои средства школу и больницу в Никольском, воспитавшая на свои деньги многих и многих юношей и девиц из бедных или даже крестьянских семей, постоянно выковыривала из своих драгоценностей бриллиантики для продажи с целью помощи неимущим. Мама в главных линиях практической жизни была гораздо разумнее сестры тети Лели и даже своего мужа, моего отца (отец был убежденный любитель-агроном, но плохой эконом; он был скуповат на мелочи, но совсем не жаден, и враг всяких больших затрат, хотя и с верною гарантиею обогащения).
Тетя Леля была консервативна (за исключением последнего периода ее тверского пребывания), мамá либералка. Когда мы вместе, две семьи, проводили зиму 1876–1877 годов в Париже, тетя Леля читала «Figaro», мамá «L'Homme libre» Louis Blanc'a[88].
В Париже между двумя сестрами происходили большие ссоры, причем мамá раздражалась, а тетя Леля как бы поддразнивала мамá. Многие мужчины из светского общества находили тетю Лелю умнее мамá. С этим согласиться можно только при больших оговорках. Мама несомненно была умственно способнее тети Лели. Мама всегда прекрасно училась, тетя Леля всегда плоховато; мамá всегда читала серьезные книги (Бокль, Миль, Спенсер, Дарвин), тетя Леля — легкое чтение. Мама, как дилетантка, великолепно усвоила медицину, тетя Леля никогда и не задавалась чем-нибудь подобным. Но мамá была во многом мужчино-образна. Не пройдя никакой серьезной образовательной школы, образование ее было случайным, незаконченным и весьма односторонне-тенденциозным. У мамá не было никакой независимости мысли, то есть истинной ее свободы; она жила в области убеждений авторитетами, как и большинство женщин; мужские авторитеты были доктора и профессора позитивно-кадетского направления. Своим авторитетам она была предана фанатично, как сектантка, что делало ее очень нетерпимой к людям иного склада и направления. Спорить с мамá было трудно: она раздражалась, огорчалась (плакала) и разочаровывалась в собеседнике.
Всё это создавало ее умственный облик для многих мужчин и женщин трудно переносимым. Тетя Леля ничем таким не задавалась; без претензии на ум и ученость, оставалась вполне светской женщиной в своем умственном обиходе, она для многих самых умных мужчин была гораздо симпатичнее и даже прямо казалась умнее. У тети Лели было много поклонников, несмотря на ее некрасивую наружность; между таковым и был какой-то довольно известный сенатор Клушин[89]. Он где-то на востоке усмирял какие-то беспорядки и сек крестьян. Мама, конечно, нападала на друга тети Лели; тетя очень стойко защищалась, а про розги говорила, «что ничего это, полирует кровь».
Самым главным несчастием моей матери я считаю ее рационализм, позитивизм, «безрелигиозность» (под конец жизни она особенно увлекалась книгою, помнится, Alfred Fouillée, «L'Irréligion de l'avenir»[90]) и оторванность и даже прямо враждебность к православно-церковным обрядам. Но и тетя Леля не была к концу жизни ни консерватором, ни церковницей.
В своем месте я расскажу об этом поподробнее, а теперь расскажу о прошлом семьи Обольяниновых и обстановке воспитания обеих сестер.
Нас двоюродных было семь семей: 1) мы, 2) Всеволожские, 3) Зубовы, 4) семья Юрия Олсуфьева, 5) Мейендорфы, 6) Олсуфьевы дяди Алексея и 7) Васильчиковы.
Из семи семей двоюродных братьев и сестер более всего были захвачены левизною 1) Зубовы, 2) Соня Всеволожская (одно время) и 3) наша семья (одно время). Мудрую средину занимали Мейендорфы и семья Юрия Олсуфьева. Консервативнее всех были Олсуфьевы-Миклашевские и Васильчиковы.
Обо всем этом — в свое время, а теперь расскажу об Обольяниновых.
<Воспитание моей матери>
Моя мать прожила на свете 63 года — и десять юных лет жизни провела в Петербурге. Остальное время она жила, за исключением каких-нибудь четырех лет заграничных поездок, всё время в Москве или в подмосковном имении. Значит, она была поистине москвичка и только временно петербуржанка.
С тех пор как Петербург получил преобладающее значение, как столица русского государства, нашу древнюю столицу очень справедливо называют сердцем России. Действительно, эти две столицы исполняли роль в новом государственном организме как бы головы и сердца. Петербург был центром мысли, Москва была центром чувствований; Петербург мозг, Москва сердце. Петербург умнее, культурнее, деловитее, практичнее, Москва проще, менее культурна, более провинциальна, ленивее и непрактичнее. С другой стороны, Петербург суше, эгоистичнее, холоднее; это город честолюбия и тщеславия. Москва добрее, теплее и живет не на показ, а сама для себя, Москва самобытнее, Москва стихия женственная, семейная, религиозная; Петербург стихия мужская, государственная, рассудочная. Москва город национальных эмоций, Москва идеалистичнее. Петербург сух, уравновешен, скептичен. По свойствам своей природы моя мать принадлежала Москве.
Опишу не подробно, но главными штрихами обстановку внешнюю и внутреннюю годов воспитания и учения моей матери и ее сестры.
Тридцатые годы прошлого столетия. Огромный участок земли на углу Тверской и Садовой, и там на нем, в глубине обширного луга, поросшего зеленой травой, за скромным деревянным забором стоит барский дом, небольшой, но богато обставленный, в котором живет суровый генерал и Андреевский кавалер Петр Хрисанфович Обольянинов со своей женой. Он сановник на покое, губернский предводитель дворянства (1753–1841). Вот как описан Обольянинов в известном труде великого князя Николая Михайловича «Русские портреты»: «Современники считали Обольянинова человеком прямым, безусловно честным и благородным; некоторые находили его добросердечным; но его все не любили за его крутой нрав и грубость. <…> В детстве он не получил никакого образования, он едва умел писать, не знал ни одного иностранного языка и не любил ничего иноземного. Своим возвышением он обязан всецело себе, своему здравому смыслу и быстрому соображению, исполнительности, настойчивому характеру и слепому случаю. Имея много природного ума, он искусно выбирал талантливых подчиненных. В дни своего могущества при Императоре Павле он имел такую силу и значение, что все, не исключая великих князей и Палена, являлись ежедневно к нему и ожидали его выхода. Обольянинов всем говорил „ты“. Выйдя в отставку сейчас после смерти Императора, Обольянинов поселился в Москве, с 1818 по 1827 год был губернским предводителем, жил большим барином, имея большие средства свои личные и жены своей Анны Александровны, рожденной Ермолаевой, вдовы Ординой-Нащокиной. Вся Москва бывала у них, все съезжались к нему на поклон, многие искали его покровительства, почтенные дамы целовали его руку».
Слышал не раз семейный рассказ, что при одном из выездов Государя в Москву (Александра или Николая?), когда
