Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
В 40-х и 50-х годах знаменитая Рашель (1820–1858)[83] возродила в европейском обществе вкус к французскому ложноклассицизму. И мать получила московско-французское воспитание в конце 40-х и начале 50-х гг., т. е. в эпоху Рашель. У сестер Обольяниновых был великолепный французский учитель, и нечего и говорить, что в юности мамá говорила и писала по-французски в совершенстве. Русское письмо, русская литература были в забросе. Писать совершенно правильно по-русски мамá выучилась после многих лет замужества. Поклонение величественному, грандиозному, sublime [возвышенному] так и осталось на всю жизнь у моей матери. Она даже больше увлекалась «демоническим», чем «божественным».
Всё превыспреннее, даже ходульное могло ей нравиться. Реалистический юмор (Гоголь, Островский) были чужды ее натуре. Пушкина она совсем не ценила. Из поэтов она высоко ставила Байрона, Гете, Шиллера, Гейне. Из музыкантов, ибо мамá была большая почитательница музыки, она выше всех ценила Бетховена и Вагнера и равнодушна оставалась не только к итальянской музыке, которую в ее эпоху начинали высмеивать, но и к Моцарту, Глинке. Наших реалистов-композиторов, в 70-х годах, только что появившихся, то есть Мусоргский, Бородин, Кюи она, впрочем, как и вся масса публики тогда, еще совсем не признавала.
Моя мать в зрелом возрасте 40–50 лет (1875–1885) была гуманистка, позитивистка, по мировоззрению натуралистка, чтобы не сказать материалистка, и определенно враждебна мистицизму и церковно-традиционному христианству. Она была поклонница положительных наук, в особенности медицины, которую, как дилетантка, очень хорошо знала, много лет работая при докторах в нашей Никольской больнице. Моя умная, талантливая кузина Соня Татаринова, рожденная Всеволожская, сказала про мою мать, что она была вполне тем, что теперь мы называем «кадетка», но тогда еще этого наименования не существовало. Воспитанная на французской литературе, она усвоила себе и французскую любовь к высокопарным идеям, словам и даже позам (французскому классицизму) и высокопарный романтизм байронистического направления, т. е. с [пате]тическим поклонением природе, бурям, громам, вообще бурной стихии не только в политике, но и в природе.
Она совсем не признавала внутренней индивидуальной жизни, самоуглубления, самопознания ни философского, ни поэтического. Она пренебрежительно называла это копанием в себе. Сколько я знаю, она никогда не вела своего дневника и самую любовь, как гамму романтического чувствования и переживания, она почти не признавала. Она не любила вспоминать и рассказывать про прошлое. Взоры ее были устремлены в будущее. Она поклонялась идее человечества. Индивидуалистического лиризма в ней совсем не было. Она была до комичного поклонница Франции, а к России и русскому относилась пренебрежительно.
Тетя Леля Всеволожская
Совсем другой тип представлял на два года младшая ее сестра тетя Леля Всеволожская. Воспитанные при абсолютно разных условиях, обе сестры вышли совсем различные. То же можно сказать про меня и про брата Мишу. Итак, то же воспитание, та же наследственность, тот же быт, та же общественная среда дают различные результаты. Такова сила индивидуальности, природных качеств души каждого человека. Думается, что и тело развивается в соответствии с душою. Тетя Леля была редкой прелести женщина. Ее несчастие было, что она была ненормально толста; лицо ее тоже не было красиво, т. е. не имело правильных черт, как у моей матери. Обе сестры были скорей высокого, чем низкого роста.
Мать моя и отец были очень красивы. В особенности красива мать моя была не девушкой, когда черты ее были несколько тяжелы, но женщиной от 30 до 45 лет. Несколько полная, тяжеловатого сложения, с правильным овалом полного продолговатого лица, с правильным носом и чудными живыми, умными, открытыми, добрыми глазами, с прекрасной улыбкой. На всю жизнь остался у меня образ истинной grande dame, в личности, фигуре, душевном складе и спокойных, величественных манерах моей матери.
Отец мой хорошенький, «розовенький» в первой молодости, в зрелом возрасте и в особенности в старости был истинным красавцем. Я помню в 1882 году в Москве, когда отцу моему и мамá было почти пятьдесят лет, замечание одного певца [К.] Алемкова: «какие красавцы ваши родители», говорил он нам. (В 1925 г. когда я приехал в Париж, я посетил нашего старого знакомого, директора Institut des Langues Orientales[84] известного Paul Bouer. «Какая красавица была Ваша мать» — было одно из первых воспоминаний профессора.)
Если мать моя была, когда она хотела и человек ей нравился, сама приветливость, то отец мой имел всегда вид несколько строгий, суровый и гордый. Мать была экспансивна и разговорчива; отец застенчив, замкнутый и скорее молчаливый.
Скажу о сестре матери тете Леле. Если мать моя была энергия, возвышенность и гордость в стремлениях, сознание своего превосходства, отзывчивость ко всем высшим научным и политическим, литературным и музыкальным интересам, если мать моя была немного femme savante, bas-bleu [ученая женщина[85], синий чулок], была властная и авторитетная (autoritaire), что лишало ее в значительной степени женственности и делало часто резкою, раздраженною и неприятною для многих, то тетя Леля была сама доброта, сама мягкость, сама женственность, сама жизнерадостность, сама веселость с любовью к сибаритству (изысканная кухня), элегантности (платья, драгоценные кольца на руках), светскому веселью и сентиментальному флирту.
Тетя обладала маленьким, но редким по красоте звука mezzo-soprano; мамá обладала громадным, грубоватым контральто, с которым она не могла справиться, голос ее был очень неверный для пения, и потому она никогда не пела, хотя была страстная, восторженная любительница серьезной музыки. Тетя Леля прекрасно пела маленькие романсы, простые сентиментальные варламовского стиля[86]. Она была страстная поклонница итальянской оперы и знаменитых в то время итальянских певцов (Патти[87], Кальдолярия (?) и проч.). Мама была возвышенно восторженная, тетя Леля была просто весела и сентиментальна.
Строй нашего дома был больше, шире, массивнее строя жизни семьи Всеволожских; строй жизни тети Лели был миниатюрнее, но при своей миниатюрности гораздо более светски-элегантный. Тетя Леля не имела ни серьезного характера как мамá, ни возвышенных идейных стремлений. Тетя Леля была ребенок характером, совершенно непрактичная и беспомощная в
