Театр и военные действия. История прифронтового города - Валерий Альбертович Ярхо
Всего на дачах в поселке Пески поселилось в ту осень 120 человек. Это установили, когда поселковые власти стали упорядочивать выдачи продуктов и провели своеобразную перепись населения. Наверное, кто-то из «дачников» тоже вел дневники, но на сегодняшний день доступными оказались только записи Лансере, что само по себе не мало. Они позволяют день за днем наблюдать жизнь Коломенского района в самое непростое время, каждое свидетельство о котором нынче на вес золота.
В начале октября записи Евгения Евгеньевича фиксируют ночные авианалеты. Минуя хорошо защищенные зенитчиками мосты под Коломной, станцию и депо «Голутвин», немцы бомбили железную дорогу, станции, находившиеся ближе к Москве, где не встречали заградительного огня.
Первые фугасные бомбы на Пески были сброшены ночью 9 октября. Потом бомбили снова и снова[141]. С немецкого самолета сбросили листовки, в которых предупреждали о какой-то невероятной по силе бомбардировке, но ни в ночь с 14-го на 15-е, ни с 15-го на 16-е совсем не бомбили, а днем немцы не прилетали. Опасались истребителей. И вот 16 октября Евгений Лансере записал:
«Суббота. Ночь прошла спокойно, часов в 10 выходили на опушку – посмотреть, нет ли в сторону Москвы зарева; нет, бесшумные разрывы зениток, но не сильнее, не чаще обычных, летних. Морозное утро, на солнце тепло. Выстрелы далекие…
…Слухи очень неопределенные; ясно, что огромная паника в Москве. Поезда – эшелоны с беженцами. Многие слышали звук очень многих самолетов ночью. И днем их много, но чьи? Бомб не было, не было и стрельбы в Коломне. Всякие рассказы о листовках, слухи о том, что наших потеснили на Наро-Фоминском направлении, о взятии Каширы… Но не верим».
«17 октября. Отдаленная канонада, но где-то далеко… Сенсационная новость: якобы по радио передали – прорыв фронта у Москвы. В Москве и Коломне расчет рабочим и служащим… Бегство начальства с заводов. Переполненные поезда из Москвы и, главное, заседает Политбюро, все, кроме Сталина, за объявление Москвы открытым городом[142]. Несколько позднее уже слух, что прорыв на Москву с северо-запада и уже часть танков вошла в город. Конечно, этому не верим. Много летают, но как будто наши; бомб нет.
21 октября. Очень отдаленные выстрелы. Мимо гонят стада совхозных коров в леса. Одно стадо третьи сутки стоит рядом, пользуемся и берем по 15 литров молока по 2 рубля. Один из совхозов, Нецепинский, говорят, разграбили крестьяне: вполне естественно – «народное добро» – 17-й год еще не забыт. Сами усердно внушали. На станции (Пески) много солдат – без ружей; говорят, что из-под Тулы. Им выдают хлеб, поэтому огромная очередь…»
26 октября. Через Черкизово[143] воинские части идут на Егорьевск. Плохо питаются. Замученные. Все думают о страшном будущем. Все мрачно и безнадежно. Вернувшиеся из Москвы говорили о тревожных, ужасных ночах в Москве».
Волна паники докатилась и до Коломны. Поддавшись этим настроениям, работники конторы Щуровского известкового завода ударились в бега, спеша убраться куда подальше в тыл, где-то отсидеться, «пока все не кончится». Все произошло спонтанно, без подготовки. Их остановили еще в пределах Коломенского района на первом же пункте проверки документов, вернули в город и передали суду военного трибунала[144].
На Коломенском машиностроительном заводе возникла «буза»[145], как исстари заводчане называли беспорядки рабочих. Чтобы пресечь «бузу» в самом начале, директор завода приказал начальникам цехов и мастерам действовать предельно жестко, поступая с нарушителями трудовой дисциплины по законам военного времени. Местная газета публиковала заметки особого рода:
«За дезертирство с трудового фронта был уволен с завода и предан суду военного трибунала комендант двора Соболев. За срыв работ и дезорганизацию производства уволили и отдали под суд военного трибунала строгальщика Ильина и самовольно оставившего пост работника охраны Корешкова», «сварщика Кондакова трибунал осудил за дезорганизационные действия и дебош на производстве»[146].
Даже на хлебокомбинате, за рабочие места на котором в голодную военную пору надо бы было держаться «до синих пальцев», и там паника сгубила поддавшихся ей. За распространение ложных слухов, за дезертирство с трудового фронта директор хлебокомбината уволил и предал суду военного трибунала сторожа Левенову, рабочих комбината Разумову, Новичкову и Заманину[147].
Хлебный вопрос
С хлебом, надо сказать, стало совсем непросто. И самому директору хлебокомбината следовало бы задать немало самых неприятных вопросов. Сами посудите. Сторож треста столовых Николай Тихонович Фомин, кладовщик завода им. Куйбышева Сергей Тимофеевич Фомин и не имевшая определенных занятий Домна Михайловна Огурцова, проживавшая на Конной площади в доме № 8, были арестованы милицией за то, что на рынке продавали хлеб по 12–15 рублей за буханку. Их дело передали в суд, приговоривший спекулянтов к пяти годам лишения свободы[148].
Но вот вопрос: откуда же у них взялся хлебушек-то этот самый, ставший предметом незаконного торга? Это ведь не просто был какой-то там хлеб, а буханочный. Такой выпекали только на комбинате. И продавали его только по карточкам. Так откуда же такой товар появился у спекулянтов? Про это пресса умалчивала, но догадаться нетрудно. Из-за забора того самого хлебокомбината. Больше-то этим буханкам, продававшимся вдесятеро выше госцены, взяться было неоткуда.
Как именно крали хлеб, также известно. Штука в том, что выпекание теста – процесс сложный, зависящий от многих факторов, и результат его не гарантирован. На выпечку кладется процент брака, а фактически точное товарное количества хлеба выясняется только после счета, который производится при укладке в лотки. До этого вынутый из печи горячий хлеб, пока он стынет, остается несчитанным, и сколько его, никто точно не знает. Если, особо «не зарываясь», красть по несколько горячих буханок да действовать организованно, группой, связанной круговой порукой, то никто никогда не поймает. Самая большая сложность – это вынос, но и тут есть все возможности. Весь периметр забора караулами не перекроешь, да и самих караульщиков можно заинтересовать, предложив долю доходов.
Занятно было упоминание военного прокурора о таком факте: суду военного трибунала предали трех торговцев молоком – М. Ф. Шувалова, И. М. Брыкова, И. Ф. Сметанина, которые на рынке отказывались принимать деньги, требуя платы за свой товар хлебом. Их должны были судить за нарушение правил торговли[149].
Но наказать всех было решительно невозможно. Отказ принимать деньги осенью 1941 года отмечается практически повсеместно. В дневнике литературоведа и переводчика, доктора филологических наук Леонида Ивановича Тимофеева записано:
«6 ноября (1941) пришло письмо из Саратова[150]. Там огромные очереди. Мясо – 190 рублей килограмм. Совершенно нет дров. Очевидно, идет небольшая эвакуация в Среднюю Азию. Говорят об эпидемии в Ташкенте. В самых разных районах продовольственный кризис. В Москве на рынках мясо, картофель, молоко за деньги не дают, только меняют на хлеб. Например, один килограмм картофеля на один килограмм хлеба!»[151]
О специфике торговли съестными припасами той первой военной осенью рассказывает и Владимир Алексеевич Войцекян:
«Положение с едой было плохое. Многие продавали часть хлебного пайка на рынке и на эти деньги покупали что-либо другое – картошку, крупу и прочее. Всего этого было, конечно, недостаточно, и голод ощущался постоянно. Я думаю, что ничто так не унижает человека, как чувство голода. Рынок в то время размещался между платформами “Раменское’’ и “Фабричная’’. Во время войны он расширился до огромных размеров, и торговля шла уже вдоль железной дороги до платформы “42 км’’. На рынке можно было купить все: продукты, папиросы, махорку, вино, одежду, часы. Люди, которым было нечего есть, продавали последнее имущество, а те, у кого были продукты, могли покупать все, что им нужно. Я помню, как за хороший бостоновый костюм один гражданин отдал мешок картошки, то есть по рыночным ценам – 5000 рублей».
Прифронтовая зона
Наступление немцев превратило Коломну в прифронтовой город. Коломенский район относился к 7-му сектору охраны тыла, где действовали особые законы военного времени, регламентируемые строгими приказами, отданными не кем-нибудь, а самим Лаврентием Павловичем Берией. Штаб 7-го сектора охраны
