Театр и военные действия. История прифронтового города - Валерий Альбертович Ярхо
Ознакомившись с этим воззванием, многие даже обрадовались, решив, что все идет как надо! Тем более что девять киевских раввинов обратились к единоверцам, уверяя их: «После санобработки все евреи и их дети, как элитная нация, будут переправлены в безопасные места…» Это заявление киевских раввинов понудили сделать чины зондеркоманды «4А» из состава айнзацгруппы «С». Не знавшие таких подробностей киевские обыватели еврейской национальности впали в состояние, которое у православных называется дьявольским прельщением. Это когда человек отказывается воспринимать любую информацию, которая противоречит тому, что ему приятно, льстит, возвышает в собственных глазах.
Ну а что? Велят взять одежду, продукты, деньги и ценности. Значит, куда-то повезут. Куда? Никто точно сказать не мог, а предполагали всякое. Все сходились на том, что лучше б всего в США или Аргентину, но сомневались, потому что слишком хорошо бывает редко. Предполагали, что, скорее всего, по железной дороге повезут к портам, а там морем отправят то ли в Палестину, то ли в Уганду, то ли в южноафриканский Йоханнесбург[131]. Эти рассуждения – след сионистской пропаганды начала ХХ века, когда активисты разных переселенческих организаций призывали создать «национальный очаг» за пределами Европы. Неопределенность направления исхода и неясность цены вопроса даже придавали этому всему особый шарм. Расплывчатость предположений, таинственность происходящего возбуждали, подпитывали работу фантазии. Это было чертовски приятно осознавать, что где-то на свете есть некая огромная еврейская сила, которая может всех вытащить из любой передряги[132].
Подогревали подобные настроения проинструктированные немцами чины только что созданной украинской полиции, дворники и управдомы, проводившие учет евреев. Они говорили: «Население настроено против вас, и в ваших интересах придется вас отселить».
В это верили. За это цеплялись в надежде[133]. Когда толпы евреев уже шли по киевским улицам к месту сбора, а оттуда дальше, по направлению к Бабьему Яру, их пытались вразумить. Прохожие окликали знакомых, говоря:
– Куда идете? Там стреляют![134]
Им отвечали:
– Ай, да бросьте, не морочьте голову! Люди говорят, що нас поведут на станцию Сырец[135], где стоят поданные для нас вагоны. Мы сегодня же и уедем. Не надо нам завидовать…
Веря одним только невнятным слухам, нескончаемым потоком люди сами, без всякого конвоя, шли туда, куда изверги велели им прийти, неся с собой самое ценное. Вели с собой детей, дорогой, словно сказку, рассказывая и себе, и им про то, как вот они сейчас сядут в поезд и навсегда уедут из этих страшных мест. Как славно они заживут потом в прекрасном далеком краю, где нет ни голода, ни бомбежек, ни погромов… И приводили их в Бабий Яр…
Меры по пресечению
Против излишне впечатлительных, болтунов-сплетников, поддавшихся панике, дезертировавших и прочих создававших хаос в ближайшем тылу воюющей армии применялись драконовские меры «поддержания порядка». Еще летом, когда только-только набирал свою губительную силу такой особый жанр народного творчества, как передача «верных слухов», 6 июля 1941 года был принят указ «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения», подписанный председателем Президиума Верховного Совета СССР Михаилом Ивановичем Калининым.
По этому указу граждан, уличенных в помянутых указом грехах, надлежало арестовывать и отдавать под суд военного трибунала, который за такие провинности, судя по степени вины подсудимого, карал лишением свободы на срок от 2 до 5 лет. Но это если только распространители слухов просто неосторожно что-то сболтнули. Если же их действия имели хоть какие-нибудь последствия, то наказание за это полагалось гораздо более строгое. Как показывал опыт применения этого законодательного акта, палитра наказаний для распространителей слухов простиралась вплоть до роковой «высшей меры социальной защиты», как тогда несколько витиевато называли смертную казнь «через расстрел».
Все эти меры пресечения беспорядков были применены в Коломне, когда до города дошли слухи о знаменитой «московской панике», вспыхнувшей 16–17 октября 1941 года. Глазами очевидца это выглядело так:
«После принятия решения об эвакуации с 16 октября московские предприятия закрывались, а сотрудников рассчитывали. В городе началась паника и мародерство. В конечном итоге 19 октября Москва была объявлена на осадном положении. По улицам ходили патрули и расстреливали уличенных в грабежах. Я в эти дни успел съездить в Москву. Меня поразила тишина. Уличные громкоговорители, прежде транслировавшие радиопередачи и музыку, молчали. Редкие прохожие шли молча и сосредоточенно. Над улицей Кирова (теперь – Мясницкая) кружился пепел – жгли документы…»
Это фрагмент интервью уроженца подмосковного города Раменское Владимира Алексеевича Войцекяна[136], в 2020 году поделившегося своими воспоминаниями о событиях 1941–1942 годов. Далее об октябрьских днях 1941 года Войцекян рассказал следующее:
«Паника затронула и наш город. Фабрика “Красное знамя’’ была подготовлена к взрыву, начальство стало понемногу разбегаться. Какой-то чин, живший в соседнем доме, подогнал автобус и стал грузить в него свое барахло. Но как раз в это время стоявшей у магазина очереди за хлебом было объявлено, что хлеба не будет, потому что его не на чем привезти из хлебозавода. Разъяренные женщины кинулись к автобусу, повыбрасывали из него все вещи и заставили шофера ехать на хлебозавод. А я решил, что буду вредить немцам, если они придут. Для начала я сфотографировал карту СССР, а отпечатки собирался тайно развешивать в виде листовок, чтобы показать, что наша страна непобедима[137]. Многие жители стали избавляться от политической литературы. В нашей школе были уничтожены школьные документы, включая классные журналы и метрики учащихся»[138].
В качестве примера борьбы с распространителями слухов в Коломне опубликовали заявление военного прокурора, извещавшего, что «бывший заведующий горздравотделом Вертоградов за распространение ложных слухов, сеющих тревогу, предан суду военного трибунала»[139]. Это известие очень многих задело. Невропатолог Петр Алексеевич Вертоградов был хорошо известен в городе. У него многие лечились. Доктор был одним из инициаторов открытия в Коломне медицинского техникума. Он создал психоневрологическую больницу, возглавлял несколько медицинских учреждений. Словом, среди коломенских медиков Вертоградов являлся фигурой более чем заметной. Горздравотдел он возглавил с 1 сентября 1941 года, то есть в самый тяжелый момент, когда многие коломенские врачи были мобилизованы в армию, а в самом городе спешно создававшиеся военные госпитали требовали помощи медицинских администраторов.
Сколь можно судить по тому, что известно сегодня, в вину Петру Алексеевичу вменяли факт отправки семьи в глубокий тыл. Он 15 октября 1941 года организовал отъезд родных в Оренбургскую область, в далекий город Бузулук, сам же остался, продолжая исполнять возложенные на него обязанности. Когда его спрашивали о семье, он не скрывал того, что, не желая рисковать жизнями жены и дочери в такой непонятной ситуации, за благо почел вывезти их подальше от всех опасностей, полагая, что до оренбургской глухомани немцы, скорее всего, не дойдут. Эти-то слова и стали предметом обвинений. Кто-то дал знать «куда следует» о том, что заведующий горздравотделом семью отправил за Волгу и уверяет всех, что немцы победят, но за Волгу не пойдут. Осенью 1941 года эти слова представляли собой «состав преступления». Через три дня – 18 октября – за доктором пришли.
Следствие длилось около двух недель, а 5 ноября военный трибунал, руководствуясь положением указа Президиума Верховного Совета СССР от 6 июля 1941 года, приговорил гражданина Вертоградова Петра Алексеевича к лишению свободы сроком на два года, без поражения в правах. В самый разгар сражений под Москвой з/к Вертоградов был этапирован в колонию НКВД № 13 под городом Алапаевском в Свердловской области[140].
Тревожные ночи, беспокойные дни
В это время дневники художника Лансере заполняются отрывочными замечаниями. Видно, что нервы у всех напряжены, люди растеряны, не понимают, как лучше поступить – остаться и ждать, ехать… Да, ехать. Но куда? В Москву? Или наоборот – подальше от Москвы?
