Театр и военные действия. История прифронтового города - Валерий Альбертович Ярхо
По ночам от щуровской переправы через Оку, по Рязанскому шоссе, шли измученные красноармейцы, выходившие откуда-то из-под Тулы. Они мрачно пророчили: «Немца ждите в Коломну завтра!»
Сами они, пройдя Коломну насквозь, переходили Москву-реку по плашкоутным мостам и уходили куда-то по дорогам, тянувшимся через дремучие леса на Егорьевск или Владимир. Куда именно они уходили, никто в Коломне не знал. Главным для людей было то, что Красная армия куда-то уходит, а они остаются.
Город накрыла волна беженцев. В своих записках Немов пишет, как в октябре и ноябре по Рязанскому шоссе – как раз мимо Зимнего театра – направляясь к переправам через Оку, шли вереницы машин. Спешили переправиться, уйти за реку, на Рязань или в объезд Рязани, как можно глубже в тыл, подальше от гула фронтовых орудий, налетов, собственных страхов.
Бензина остро не хватало. Многие автомобили вставали по обочинам – их нечем было заправить. Горючее покупали за огромные деньги. Говорили, что бензин меняли на золото. Через Коломну «своим ходом» уводили целые табуны породистых лошадей. Заметно было паническое бегство евреев. Этот факт в записках Немова отмечен особо. Слухи о зверских расправах с еврейским населением оккупированных областей Украины и Прибалтики уже просочились через линию фронта. Страх гнал целые семьи, часто уходившие с детьми и скарбом просто «куда глаза глядят», только бы подальше от немецких айнзацкоманд и отрядов местных пособников-юдофобов.
В городе стали заметны приметы подготовки к обороне. Возле Зимнего театра саперы рыли позиции для дальнобойных орудий большого калибра, а на углу возле школы № 9 и домов 281–283 по улице Октябрьской революции их уже разместили, развернув в сторону села Протопопово, возле которого издревле была переправа через Оку. Предполагалось вести навесной огонь по берегу с закрытой позиции, если немцы попытаются форсировать реку. В самом театре собирались те, кто ходил на оборонные работы: копать окопы в окрестностях Коломны, устраивать лесные завалы.
Сжигались архивы советских и партийных учреждений. Главным пунктом уничтожения документов стала котельная при большом универсальном магазине Коломторга, во времена НЭПа принадлежавшего Ханзелю. Туда, «к Ханзелю», свозили все самое важное из того, что надлежало спалить, и сжигали под контролем сотрудников райотдела НКВД. В переполненных топках сгорало не все, и листы обгорелой бумаги, вылетевшие через трубу котельной, ветер разносил по всему городу[119]. Горелая бумага объясняла горожанам много больше, чем сводки Информбюро и газетные статьи.
О чем рассказывала бабушка
Среди прочих особенностей военного времени Василий Васильевич Немов зафиксировал ряд слухов, оказавшихся чрезвычайно живучими. До сих пор, как некую «военную сказку», коренные коломенцы передают из уст в уста, что «старики рассказывали». Как в 1941 году немцы в листовках, сбрасываемых над Коломной с самолетов, якобы заверяли председателя горисполкома Хапёрского в том, что бомбить Коломну не будут, потому что, дескать, «Коломенский завод строили немцы Струве, они Гитлера родственники и похоронены при церкви на заводе, а потому завод совсем не тронут». К этому присовокупляли «абсолютно точные» уверения в том, что наступающие немцы, обращаясь непосредственно к Хапёрскому, предлагали сдавать Коломну добровольно, без боев[120].
Имя Алексея Михайловича Хапёрского совсем не случайно мелькало в тревожных разговорчиках осени 1941 года. В Коломне этот человек был, как говорится, на виду. Он родился в 1895 году в селе Боброво Коломенского уезда, в семье рабочего. Трудовую жизнь начал с пятнадцати лет, работая модельщиком на машиностроительном заводе. В 1915 году призвали в армию. На родину вернулся уже после революции. Завод тогда агонизировал, и до 1919 года Алексей был безработным. Когда производство стало восстанавливаться, устроился на завод модельщиком.
В 1927 году Алексея Хапёрского избрали в завком профсоюза. Затем Алексей Михайлович был председателем Коломенского центрального рабочего кооператива, управляющим Коломенским отделением Мосснабсбыта, управляющим коммунальным трестом города, исполнял обязанности директора столовой патефонного завода. В 1938 году Хапёрский стал председателем исполкома горсовета.
Предположение о том, что председатель исполкома коломенского горсовета мог бы «сдать город без боя», являлось полным бредом. Внимание на фигуре Алексея Михайловича Хапёрского сконцентрировалось большей частью потому, что он был зримым представителем власти – как председатель горсовета, член Городского комитета обороны и начальником МПВО, Алексей Михайлович объявлял воздушную тревогу. Люди старшего поколения хорошо помнили внушительный голос Хапёрского, который с «левитановской» интонацией обращался к жителям Коломны по радио: «Граждане, говорит Хапёрский! Внимание, внимание! Воздушная тревога!»[121]
Пояснять, кто такой Хапёрский, никому в Коломне было не нужно. Вот поэтому он и превратился в того, кто якобы мог распорядиться судьбой Коломны и договориться с немцами о сдаче города без боя. Хорошо, что сотрудники НВКД не придали этой болтовне большого значения, а не то быть бы одной бедой больше.
Зафиксированный Немовым миф «о коломенской родне Гитлера» имеет несколько вариаций. Так, коренные жители Щурово – это пригород Коломны на другом берегу Оки – до сих пор (!) пересказывают историю о том, как осенью 1941 года немцы с самолета сбросили листовки, в которых будто бы говорилось о том, что Щурово бомбить и обстреливать не будут. Все от того, что Гитлер доводился племянником хозяину Щуровского цементного завода[122]. До 12 лет Адольф рос в Щурово (!), в имении у дядюшки (!), а потому, дескать, дорогие ему с детства места не пострадают. Вот представьте себе. Обычно к этому присовокупляют нечто вроде:
«Бабушка, когда жива была, говорила, что она, девочкой еще, сама слыхала от одной тетки, с которой познакомилась в очереди за керосином, как одному ее знакомому кум рассказал, что ту самую листовку какие-то мужики ему прочитали, а потом они ту бумажечку пустили на самокрутки и всю скурили».
Но и это не стало пределом фантазий! Шепотком поговаривали про то, как вдоль Оки шныряли немецкие разведчики, которые, встретив местных жителей, обращались с ними весьма корректно. Дескать, старушка одна шла по лесной дороге, несла узел. Шла это она себе, значит, шла, уморилась старая. Присела отдохнуть на пенек. Глядь, а из-за дерева-то выходит немец. Офицер. И молвил он ей русской речью, что, мол, не имейте беспокойства, мамаша, никого не тронем, все будет «зер гут»! Помог бабке закинуть узел за спину и на прощанье дал ей буханку белого хлеба.
Болтали, что-де какому-то мужику в поле с пролетавшего над ним немецкого самолета сбросили пачку папирос. Передавали «на ушко» рассказ, слышаный вроде бы от солдата, бывшего в окружении и попавшего к немцам в плен.
«Командиров, политруков и евреев сразу отделили и увели куда-то. Остальных пленных красноармейцев загнали они, значит, в какой-то сарай, – сипел в ухо собеседника рассказчик, – заперли их там на ночь и часового поставили у двери. Утром приказали всем раздеться. Они думали: все, каюк, расстреляют. А им велели помыться, выдали чистое белье, накормили и отпустили, сказав напоследок, что с простыми русскими людьми они не воюют, а только хотят истребить жидов и комиссаров да разогнать колхозы»[123].
А вот это уже не просто болтовня! Это неизвестно какой по очереди импровизированный пересказ содержания немецких листовок, сброшенных с самолетов как раз осенью 41 года. Их подбирали не только в Подмосковье. Дневник ленинградской жительницы Любови Васильевны Шапориной[124], пережившей блокаду, фиксирует такой факт:
«22 сентября (1941). Сегодня Вася читал очередную (!) немецкую листовку: “Мир угнетенному народу! Мы ведем войну с комиссарами и евреями. Сдавайтесь, а не то вы все погибнете под развалинами своих домов. Вы в железном кольце!’’ Какой-то grand guignol[125]. Кому нужна наша гибель под развалинами Ленинграда? Наша жизнь по советской расценке много дешевле тех бомб, которые на нас потратит Германия. Эти листовки явно предназначены для создания паники в населении и в почти, по слухам, безоружном войске».
