Театр и военные действия. История прифронтового города - Валерий Альбертович Ярхо
Самовнушение
Пересказ немецких пропагандистских материалов, переплетающийся с порожденными глубинным народным сознанием фантазиями на военно-политические темы, по сути своей – заклинания. Заговаривание себе зубов. Самовнушение. Эти записанные слухи и разговорчики по-своему большая редкость. Все приведенные выше фантастические нелепости отражают страх и растерянность, овладевшие людьми. В этих мифических сказаниях отчетливо просматривается исступленное упование на то, что коли немцев не победить и не отбиться от них, так можно же будет как-то там с ними договориться.
Мечты-мечты несчастных, перепуганных, как дети, взрослых людей, потерявших ориентиры, не знавших, что будет. Людей, по утрам со страхом, через занавески на окнах, осторожно выглядывавших на улицу, чтобы определить, не пришли ли ночью немцы. Маявшихся сомнением: что говорить, как поступать, чтобы ни в чем не заподозрили «эти», пока они еще здесь, и не пострадать от «тех», если они все-таки придут? Вот и цеплялись за упование на «немецкий завод», подле которого жили и на котором работали. Очень хотелось верить в цивилизованность немцев, в то, что шли они не за их собственными, а за совсем другими, чьими-то совершенно чужими жизнями. От ужаса неизвестности и не в такое поверишь…
Лучше всех настроение тех дней выражено всего несколькими предложениями в реферате краеведа Николая Пирязева, пережившего то страшное и странное время:
«Жутко было жить и работать в страхе оккупации врагом и в страхе доносительства “товарищей’’. Это была правда, жуткая, страшная правда войны. И замазывать, забывать все это, умалчивать, обольщаясь конечной победой, было бы неправильно, нечестно. Нужно говорить и помнить об этом»[126].
Следует заметить, что россказни, записанные в 1941 году Немовым и Воронковым в окрестностях Коломны, вовсе не уникальны. Всякого рода вариации про «наших немцев», про «особенные места», про привязанность лично Гитлера к ним и прочее в таком роде ходили по всей прифронтовой территории. Только наполнение, так сказать, колорит менялся. Когда летом 1941 года шли оборонительные бои на Ленинградском направлении и фронты еще не встали, сомкнувшись кольцом блокады, среди питерских обывателей ходили разговорчики о том, что город-то, как ни крути, немецкий. «Санкт-Петербург» изначально. В нем немцев жило больше, чем где бы то ни было в России. Немецкие дома, заводы-фабрики, корабельные верфи фирмы «Сименс и Гальске», много еще кой-чего в городе осталось от немцев. У владельцев всего этого есть наследники. Так не станут же немцы уничтожать свое собственное немецкое имущество немецкими же бомбами и снарядами! Настоящим перлом в груде таких слухов выглядит утверждение, что вроде бы как Гитлер решил подарить Петербург своей дочери (!), а потому разрушать его не велел.
Искусствовед, сотрудница Русского музея и Эрмитажа, Мария Сергеевна Коноплёва в своем дневнике пишет[127]:
«3 сентября (1941). Хозяйки в очередях “по секрету’’ передают друг другу, что нужно заготовить продуктов не то на пять, не то на восемь дней. Потому что так “пишет Он[128] в своих листовках, что Ленинград бомбить не будут, а просто займут’’. Это тоже сведения из немецких листовок, которым охотно верят и которые обсуждаются. Противно слушать этих обывателей-шкурников, которым все равно: жить ли “под Сталиным’’ или “под Гитлером’’, лишь бы были полны продуктовые магазины и исчезла военная угроза их “драгоценным’’ жизням».
Помянутые Коноплёвой немецкие листовки, сбрасываемые с самолетов, действительно сулили гуманное обращение с населением города. В дневнике Любови Шапориной[129] отмечено: «С начала войны немцы все время бросают листовки. Первые были самого радужного содержания:
“Жители Ленинграда, никуда не уезжайте, бомбить не будем!’’ Теперь (22 сентября) бабы в очередях это вспоминают. Говорят: “Гитлер нас обманул!’’».
Но тогда же – после первых обстрелов и бомбежек Ленинграда – возникло целое поветрие переселения на Васильевский остров. Этот район исторически считался «немецким», и в сознании обывателя колом засела идея о том, что немцы «по своим» стрелять не станут, а, стало быть, жители «Васьки» будут спасены от бомбежек и артобстрелов.
Блокадная зима повыбила эту дурь из голов тех, кто выжил. Но и теперь (ТЕПЕРЬ ЕЩЕ, ДО СИХ ПОР!) нет-нет, да и прозвучит рассказик о том, что-де маршал Маннергейм запретил своим финнам штурмовать и обстреливать из дальнобойных орудий любимый им город, в котором он провел молодость, служа в русской гвардии. Потому что, дескать, по слухам, осталась в Петрограде его первая любовь. Некая балерина, выступавшая на сцене Мариинского театра. И благородный рыцарь-маршал не хотел причинять ей беспокойство. Никакие рассуждения о том, что финны были остановлены защитниками города на дальних подступах, а обстреливать Ленинград им было не из чего по неимению дальнобойной крупнокалиберной артиллерии, тем, кто хочет верить в рассказы про доблестного и благородного маршала, который «воевал против «красных», но врагом русским не был», убедительными не кажутся.
Губительный дурман самообольщенья
Самой значительной трагедией, в которой слухи и мифы 1941 года сыграли роковую роль, стали сентябрьские события в Киеве, где среди обывателей невесть откуда появилось мнение о том, что «богатые американские жиды выкупили еврейскую общину Киева у немцев».
Сражение за Киев продолжалось с июля по сентябрь. Все это время велась плановая эвакуация промышленных предприятий и населения. Возможность выбраться из города была, даже когда враг подошел совсем близко. Но все это время среди еврейского населения шелестели тихие разговорчики о том, что советской пропаганде не стоит верить, что все эти россказни о юдофобии нацистов – не более чем происки комиссаров, которые хотят как можно больше людей снять с места и угнать в тыл, чтобы там заморить на непосильных работах.
Магии людской молвы не поддались «советские евреи». Инженеры, врачи, учителя и прочие «грамотные» остаться не пожелали. Да, наверное, и не могли. Национальность, партийность, общественное положение не давали им никаких шансов выжить под властью оккупантов. Сыграл свою роль и интеллект, инстинктивно отторгавший всякую «местечковость». При подходе немцев к Киеву они вместе с семьями массово снялись с мест и покинули город, бросив все, что не могли унести в руках. Да, им было ужасно тяжело и очень-очень страшно уходить неведомо куда. Но они воспользовались этим шансом и спаслись.
В Киеве остались главным образом те, кого называли «мешпуха» – традиционная городская община. Эти люди слушали стариков и всякого рода «знатоков жизни», твердивших: – Ну и видели мы тиех немцев у Киеве в 1918 годе… Ну и що? Обычные себе люди, говорящие на немного попорченном идиш. Культурный народ. При их порядок был, дай бог каждому!
Дефицит объективной информации извне вкупе с утратой доверия к советским источникам сведений породил «особое мнение». Дескать, придут немцы, установят старые порядки – и заживем, «как при раньше».
– Куда-то ехать, а нажитой майонтек[130] оставить? – рассуждали обыватели. – Бросить киевскую квартиру со всею обстановкою и прочими бебихами? Бабушку с собой потащим невесть кудой и грудного младенца тоже возьмем? Далеко же мы с ими уедем!
Даже скептики и те пытались найти хорошее в ужасном:
– Ну, может быть, на первых порах немцы даже и посодют кого-то из наших, если уж их так не устраивают наши носы… Но всех-то не пересажают! Им же воевать надо, а не нас караулить…
И вот на унавоженной подобными рассуждениями почве, уже после занятия Киева немцами, пророс слух о том, что-де какие-то богатые иноземные соплеменники где-то с кем-то там договорились, и немцы решили обменять киевских евреев на своих пленных или получить за них то ли нефть, то ли грузовики, то ли съестные припасы. А может, и все сразу. Главное, что людей теперь вывезут из Киева, чтобы спасти от погромов.
А погромы-то действительно уже были… Сразу после ухода из города Красной армии по Киеву прокатилась волна грабежей магазинов, складов, учреждений, квартир и домов. Тогда погибли первые евреи.
Никто особо не удивился и не испугался, когда 27–28 сентября на стенах киевских домов, заборах и столбах появились объявления, в которых на украинском, русском и немецком языках говорилось:
«Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Доктеривской улиц (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные
