Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
* * *
Мой отец посмотрел этот фильм несколько месяцев спустя. Ему он тоже очень понравился. Он сказал мне это, советуя посмотреть что-то еще. Мы с тобой уехали на выходные в Ниццу, в квартиру с большим балконом. Созваниваемся с отцом по FaceTime, он хочет на тебя посмотреть. Ты стоишь на балконе вместе со мной и вдруг, ухватившись за перила, заносишь ногу. Понятное дело, ты вечно куда-то стараешься залезть, как все дети. Не знаю, подумал ли он тоже о моем брате в тот момент. Вероятно, да. Мы не говорили об этом.
В смерти нет старости. Скоро я стану старше своей матери. Я давно перешагнула возраст моего бедного брата, и мне уже не занять теплое местечко младшей сестры. Теперь я старшая. Не знаю, как рассказать тебе об этой части нашей биографии. Ты, надеюсь, избежишь таких испытаний. Как сформулировать, что такое жестокость?
Просто сказать тебе, что да, бывают несчастные случаи и, как правило, происходят они без всяких видимых причин. Когда ты спросишь “почему?”, у меня не найдется никаких объяснений. Очень рассчитываю, что смогу не разрыдаться. Сейчас вот еле сдерживаюсь.
* * *
Я не хотела об этом говорить. Не хотела писать о своем брате. Потому что это было худшее испытание в нашей жизни. Потому что надо будет рассказать, что он любил Bee Gees и всюду добавлял кетчуп, даже в йогурт. Что он смеха ради связывал меня кожаными ремнями с ковбойскими пряжками (модными в восьмидесятые годы) и, выходя из комнаты, обещал, что освободит меня, когда закончатся мультики (кто их смотрел, он или я?). Вся семья, Наду в том числе, столько мне порассказали таких историй, что они стали моими собственными воспоминаниями.
Опять же благодаря меткому глазу фотографа Шарли, сорокалетие мамы в Раматюэле навсегда запечатлелось на черно-белых контрольках, по ним можно проследить, секунда за секундой, как Давид танцует и поет с микрофоном в руке, под, надо думать, “Stayin’ Alive”.
Увидеть его имя, написанное не на могильной плите и не на школьной тетради, которую Моник, к счастью, сохранила. Давид Бьязини любил моего отца так сильно, что взял его фамилию. Посмотреть на его детский почерк. Брат мне мерещится во всех красивых светловолосых мужчинах его возраста, ровесником которых он был бы сейчас. Как бы он постарел? Кем бы стал? О чем бы мы разговаривали?
Слава богу, Анна, твой брат – брюнет. Я смотрю, как ты радуешься ему, как счастлива, что он рядом, как пристально следишь за каждым его движением, подражаешь ему.
И хотя тебе чуть больше года, я замечаю, что у тебя уже есть свои воспоминания, потому что ты бросаешься к нему, обнимаешь, хотя вы не виделись дней десять. Значит, и я тогда все помнила. Куда все ушло? Пора уже наконец перестать постоянно видеть себя в своей дочери. Постараться не воображать себе, какие у меня были отношения с матерью и братом в твоем возрасте. Вчера вечером замечательный мальчик, твой идеальный старший брат, живой и здоровый, с удовольствием учил тебя читать и писать.
Он спросил, какая у вас разница в возрасте. “Когда Анна пойдет в первый класс, сколько мне будет лет?”
2011
Я играю в прекрасном спектакле Кристофа Лидона по “Письму незнакомки” Стефана Цвейга. Инсценировка Микаэля Стампе. Девушка влюблена в мужчину, который не обращает никакого внимания на свою юную соседку. Она следует за ним повсюду, не спускает с него глаз долгие годы. Он не узнаёт ее. Повзрослев, она наконец проводит с ним одну-единственную ночь, так и не признавшись, кто она. Он живет своей жизнью, он свободен. После той ночи у нее рождается сын. Ее возлюбленный и думать забыл о ней, и не знает, что стал отцом. Сын умирает от какой-то детской болезни. Женщина решает покончить с собой, но прежде чем сделать это, пишет ему письмо, рассказывая всю свою жизнь – девушки, женщины, молодой матери – сосредоточенную исключительно на нем.
Первая фраза инсценировки этого длинного письма звучит неумолимо: “Вчера умер мой ребенок”.
Мне страшно произносить эти слова, чувствовать себя на месте собственной матери. Слишком близко, слишком очевидно. Если я все время буду думать о ней, мне не удастся произнести остальной текст. Я сопротивляюсь. Пытаюсь найти что-то свое.
Через пару дней я покупаю “Либерасьон”. Почему именно в тот день? Машинально переворачиваю газету, смотрю, кто сегодня герой рубрики “Портрет”. Мишель Ростен, оперный режиссер и директор Национальной сцены Кемпера с 1995 по 2008 год. Я его не знаю. Он дал интервью по случаю выхода его книги “Сын” – он только что получил Гонкуровскую премию за первый роман. Его единственный сын в двадцать один год внезапно умер от менингита. Я захожу в первый попавшийся книжный. Повествование ведется от лица сына, отец поставил себя на место своего ребенка. Я вчитываюсь в его боль, на этот раз чужую, не моей матери.
Пасхальную неделю мы проводим в голубой деревне в горах Марокко. Общаемся с Долорес – Доло, страстная испанка, сама бабушка и вообще обожает детей. Последний раз мы виделись почти два года назад. Я была беременна, но еще не знала об этом. Подхожу к ней с тобой на руках, она говорит, что я сияю от счастья.
Однажды вечером, оставшись с ней наедине, я коротко рассказываю о мучающем меня иррациональном страхе своей и твоей смерти. Я попросила ее повторить то, что она мне тогда ответила, чтобы в точности воспроизвести здесь ее слова: “Не надо бояться, ты уже все это проходила. У тебя, считай, иммунитет. Жизнь приносит нам новые истории, не старые. Она умеет удивить и предлагает совсем не то, чего ждешь”.
29 или 30 мая 1982
Я не плачу. Я молчу. Стою перед ним не шелохнувшись. По мне не скажешь, что я понимаю, что говорит мне отец. Наверное, слушаю его вполуха. Я осознаю, что происходит, но не хочу ничего знать. Притворяюсь, что это не трагедия. Может, они считают, что я представляю себе путешествие в далекую, недоступную страну? Смотрю на небо? Сейчас трудно сказать. Я помню, как отец опустился передо мной на колени в саду, там, где насыпан гравий. Перед домом припаркованы две машины. Мы стоим между машинами и домом.
Я смотрю на отца, только когда он не смотрит на меня. Боюсь увидеть, как он плачет. Нет, всё хорошо, не
