Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
Твоя боль отдается во мне. Мне кажется, ты страдаешь сильнее меня. Вовсе нет. Я же кричу, не ты. Ты открываешь для себя мир. Я проживаю его еще раз. И снова испытываю страх.
Твое первое лето выдалось жарким и радостным. Наш основной дневной реквизит – белая панамка и спрей с термальной водой, который твой брат прижимает к себе, сидя на заднем сиденье рядом с тобой.
Мы вычисляем солнечную сторону, чтобы не пристегивать там твое кресло. Занавешиваем окна какими-то тряпками и прочими парео.
Летом я не пишу. Дни проходят быстро, это время семейного отдыха и детских развлечений. Чемпионат мира по футболу.
От тебя пахнет персиком. И всеми летними фруктами сразу. Пастой со сливочным маслом тоже.
Однажды, только один раз, когда мне было лет пятнадцать, мне приснилось, что они живы. И всегда были живы. Мама с братом просто просидели взаперти все это время, стали невидимками. Но вот они вышли наружу, и я их вижу! “Зачем вы прятались?” Во сне они мне что-то ответили, но я уже не помню, что именно. Думаю, точного объяснения этому нет. В то время я еще не записывала сны. Мне трудно их запоминать. Внутри этого наваждения я испытываю облегчение и гнев. И почти сразу просыпаюсь. Это утренний сон. Мне нужно всего две секунды, чтобы освободиться от него и вернуться в реальность. Но в первое мгновение мне кажется, что все это правда. Да, я лежу в постели, но это нормально, я только что ушла от них и сейчас к ним вернусь. Эта первая секунда тянется, к счастью, довольно долго.
В течение второй секунды я осознаю, что того, что я только что пережила, не может быть.
Даже если бы мне врезали по лицу со всего маху, мне и то не было бы так больно.
Подошла к концу твоя первая пробная неделя в яслях. Ты там как рыба в воде. В этот переходный период, как правило, больше всего страдают родители. У тебя-то всё в порядке, и ямочка на правой щеке придает тебе веселый, озорной вид. Тут у тебя прямо глаза разбегаются. Полосы препятствий, игрушки. Ты открываешь для себя третье измерение. Много спишь. Я заучиваю имена воспитателей. Фотографирую их портреты у входа. Вообще-то я не запоминаю имен, но тут, как по волшебству, каждое утро здороваюсь лично с Патрисией, Флоранс, Кароль и Лорен. Я очень стараюсь, мне хочется, чтобы они заботились о тебе, обожали тебя.
На следующий день мы ужинали у друзей. Нам не хотелось туда ехать, но потом мы передумали, вечер выдался теплый, да и народ собрался приятный. Близкие друзья твоего отца сразу стали моими. Среди них и Эмили, она на восьмом месяце. Первая беременная женщина после меня в нашей компании. Она живет не в Париже, я вижу ее реже и поэтому не так хорошо с ней знакома. В тот вечер оказалось, что я последняя испытала то, что предстоит испытать ей. Я стараюсь не лезть с советами, это невыносимо, когда вас не просят; и с чего вдруг, под каким предлогом я стану ни с того ни с сего делиться с ней своим недавним опытом, учитывая, что у всех наших друзей, присутствовавших в тот вечер, есть дети, и они стали родителями гораздо раньше меня. Только они уже всё забыли, а у меня свежие ощущения. Я просто рассказываю ей, что мы слишком поздно подрезали тебе уздечку языка, – на случай, если она захочет кормить грудью, и ей будет больно. Я обещаю, что не буду утомлять ее своими материнскими познаниями, надо просто прислушиваться к себе, доверять своим чувствам, и все получится. Теперь уже я, с ума сойти, могу сказать “лови момент, все слишком быстро проходит”.
Я пытаюсь удержать на плаву нашу семью. Мы с Жилем ужасно устали. У нас есть ты, ты делаешь нас парой, мы вместе прошли через все испытания, смеялись, обнимались, раздраженно хлопали дверьми. Это наша история. Ты ее венец, и мы не можем на тебя налюбоваться. История твоих родителей, твоя история тебе будет интереснее всего.
Мы с твоим отцом бесконечно сражаемся друг с другом, и каждый по отдельности – со своей тоской, разочарованиями, мечтами. У него была совершенно другая семья. У моих чувства бьют через край, его – не всегда знают, как общаться, как любить друг друга, как выразить свою любовь. Жиль хочет стать другим отцом, не таким, как его собственный. Иногда у меня опускаются руки. У него тоже. Хотя мы стараемся изо всех сил. И ты это чувствуешь. Да, мы порой срываемся, но оба очень надеемся на успех нашего семейного предприятия. С нашим великолепным четырехугольником чего только не происходит. Жилю чужды мои тревоги, и так будет всегда.
Он попытается смириться с моими безрассудными сокровенными страхами и бурными инстинктивными реакциями, которые к ним прилагаются. Но бороться со скрытыми кошмарами моей истории он не может.
Когда меня заносит, я вообще теряю способность соображать. Я завидую твоему отцу, когда он с тобой. Мне хочется, чтобы ты принадлежала только мне, чтобы тебе нужна была только я, чтобы ко мне одной ты обращалась. Я пишу все это, чтобы ни в коем случае не поддаваться чувствам. Пусть подобные мысли никогда не сходят с этих страниц, не воплощаются в реальность, не материализуются. Я высказываю их, чтобы запереть навсегда. Осознать их нелепость. Страх явлен только здесь, черным по белому. В других местах о нем и речи нет, он незаметен. Может, я оплакиваю прошлое, потому что настоящее с твоим отцом мне трудно дается?
Держа в руках эти страницы, он говорит: “Ну спасибо, в твоей книге я выгляжу на Санторини как законченный пьяница, да и вообще мы на грани развода”. Я хохочу. Он тоже.
На Рождество мы проводим несколько дней у Моник и Бернара.
Мы с тобой и Моник валяемся на диване. Ранний вечер, ты тихо просыпаешься у меня на коленях после дневного сна. С пультом в руке бабушка перескакивает с одного канала
