Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
Сегодня она запрещает мне сердиться на тебя. Я прислушиваюсь к ее словам. Когда у тебя ребенок, надо думать обо всем и ни о чем одновременно. Ну и что, если ты проходила целую неделю в одном комбинезоне? Я всё валю в кучу. И по-настоящему отдыхаю, только когда Моник с Бернаром забирают тебя на несколько дней. Мне даже удается забыть на пару минут, ну максимум на час, что я мать. Меня очень позабавило это внезапное воспоминание. Надо же, я перестала на время об этом думать, отвлеклась.
К счастью, это происходит со мной все чаще и чаще.
Я заигрываю со Страхом, совсем чуть-чуть. Представляю себе, что ты умерла. Мы спим в разных комнатах.
Я просыпаюсь первая и на несколько мгновений между моим и твоим пробуждением продлеваю эту сумасшедшую фантазию. А вдруг я думаю, что ты мирно спишь, а ты не дышишь.
И все же я не встаю, чтобы пойти взглянуть на тебя и успокоиться. Я воображаю, как обнаруживаю твое остывающее бездыханное тело.
Слышу утробный крик, который я издам в это мгновение, представляю, как сама задыхаюсь от недостатка воздуха. Более того, я воображаю, на что станет похожа моя жизнь, если тебя не станет.
Куда я денусь, если выживу?
Однажды вечером, мирно беседуя с твоим отцом, я вскользь упоминаю об этом. Делюсь с ним своими планами на случай, если этот кошмар произойдет, – я уйду от мира, скроюсь на затерянном острове у побережья какого-нибудь континента. Он, хоть и понимает весь ужас этой ситуации, предполагает, что нам лучше остаться вместе, что наши отношения, возможно, устоят перед лицом такой трагедии. Но это помрачение длится недолго, и вскоре мы снова беремся за морковку и лук-порей. Дело было на кухне.
Чтобы понять, как лучше, надо все переписать начисто. Хватит бояться. Но как заставить себя не думать, что несчастные случаи и преждевременная смерть вполне реальны, ведь мне самой пришлось их пережить. Как не запаниковать, как убедить себя, что это не повторится?
Я уже умоляю тебя о снисхождении. Чтобы поддерживать хорошие отношения с родителями, надо понимать их, знать, через что они прошли. Повторяю, я не могу иначе. Я в осаде. Я боюсь своей смерти и твоей. Боюсь, что с тобой что-то случится, что ты заболеешь, а я не смогу ни предотвратить эту заразу, ни спасти тебя от вируса. Я не боюсь, что моя жизнь закончится. Я боюсь представить тебя без меня. Но я же выжила, и ты сможешь.
Весело, ничего не скажешь.
Если я не думаю о самом страшном, то как минимум представляю себе кровь повсюду, твое окровавленное лицо, выбитый зуб, рассеченную губу, вывихнутое плечо, перелом ноги.
Что бы я ни делала, мне тебя не уберечь. Не могу же я держать тебя под стеклянным колпаком. В противном случае посадить под замок следовало бы меня. Ты можешь сто раз упасть, порезаться, обжечься, как все дети.
Но знай, у тебя никогда не будет скутера (обойдешься, у меня его тоже не было). Я прикреплю маячок GPS под твоей машиной, чтобы шпионить за тобой, буду отслеживать твой мобильник, вживлю тебе чип под кожу. Ты меня возненавидишь. Пока что мороз по коже пробирает меня. А как насчет татуировок и пирсинга? Наркотиков? Одно другому не мешает. И это еще цветочки.
Надо успокоиться, раз и навсегда. Если так и дальше пойдет, умру я сама – от страха за тебя. Твой отец рядом. Он в ужасе смотрит на меня.
Внешне я, видимо, произвожу впечатление нормального, почти безразличного человека. Изображаю утомленную мамашу, которую достало ее чадо. На самом деле меня бросает из одной крайности в другую – от ужаса к восторгу. Я сдерживаюсь, чтобы не поцеловать тебя, чтобы не закричать, а то ты еще упадешь.
Суббота, 26 мая 2018
Я еду домой от твоих прабабушки и прадедушки. У моего таксиста явно день не задался: забастовка, жара, пробки на дороге, аварии. И к тому же заторы на окружной. Мы съезжаем с трассы у Порт д’Обервилье, поскольку выезд к Порт де ля Шапель закрыт. Наконец по маленьким улочкам добираемся до бульвара де ля Шапель. Я уже полчаса торчу в машине, на счетчике 39 евро (заказ такси плюс ночной тариф, судя по всему). Сейчас около восьми вечера. Внезапно улицу перегораживает группа людей. Ты преспокойно спишь в детском кресле. Мы с водителем не сразу понимаем, в чем дело. Люди, стоящие посреди улицы, уставились на дом справа от нас. Я прослеживаю их взгляд, смотрю на балкон четвертого этажа.
Там младенец, нет, все-таки он постарше тебя, это мне видно. Я кричу таксисту: “Там ребенок! Ребенок!” Маленький мальчик цепляется за перила балкона, ноги повисли в пустоте, какой-то мужчина карабкается по фасаду, снизу, оттуда, где собралась толпа, я вижу, как он перелезает с третьего на четвертый этаж, добирается до ребенка, тому удалось продержаться. Мы наблюдаем за спасением в прямом эфире.
Мы ошеломлены. Внизу все аплодируют. Таксист сказал пару минут назад, что торопится домой к детям. Мы наконец дома, и я звоню своим, говорю, что мы на месте. У нас так принято – сообщать друг другу, что благополучно добрались.
Вечером я ищу в интернете подробности того, что мне уже кажется галлюцинацией. Я убеждена, что благодаря соцсетям все сразу становится явным. Через двадцать четыре часа сцена спасения ребенка расходится по интернету.
Тут же появляются несколько петиций с требованием выдать вид на жительство нелегалу Мамуду Гассаме, двадцатидвухлетнему малийцу.
С тех пор как ты появилась на свет, мне всюду чудятся дети. Детям, разумеется, грозит опасность, иначе не интересно.
Сегодня утром ты упала с пеленального столика. Меня в комнате не было, тебя переодевал отец. Я услышала необычный звук и бросилась к вам. Когда я вбегаю, ты уже у него на руках, он утешает, баюкает тебя. Говорит, что тебе хватило двух секунд, когда он нагнулся за упавшим памперсом, чтобы перевернуться и приземлиться сначала к нему на спину, а затем на пол, но ты отделалась легким испугом. Я слушаю его и представляю себе эту сцену. Глухой удар отдается эхом в моей голове. Мне хочется вырвать тебя у него, но ты прекрасно себя чувствуешь у него на руках, просто я как всегда схожу с ума, считая, что только мне под силу тебя успокоить. Я,
