Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини

Вчера вечером, когда я вытирала тебя насухо после ванны, мне почудилось прикосновение полотенца к моей детской коже – меня завернули в него, мне тепло. Может быть, это оттого, что течет вода и мы касаемся друг друга голыми руками. Благодаря тебе я погружаюсь в себя и молниеносно выныриваю, одним махом. Как “Пловец в тайном море” Уильяма Котцвинкла, которого почему-то читает сейчас твой отец. В финале этого короткого романа ребенок рождается мертвым. Нет нужды говорить, что я никогда его не прочту.

1985

Мы играем в “Незнакомую девочку”. Не помню, откуда у нас с Наду взялась эта игра. Я зачинщик и исполнитель главной роли, а няня задает мне вопросы. Мы играем в парке, на улице. Только не дома. По дороге домой из школы, из магазина – вообще по дороге.

Я говорю: “Давай играть в «Незнакомую девочку»”. Волшебные слова. Наду смеется своим сладким, звонким смехом, и пошло-поехало. Наверняка иногда она ворчала, что уж слишком часто я пристаю к ней с этой девочкой, у нее не всегда хватает сил, либо ей просто не до того, но она редко мне в чем-то отказывала. Мы играем на ходу, но я чуть обгоняю свою подружку, чтобы отдалиться от нее и таким образом раззнакомиться.

Она произносит “простите, мадемуазель”, и игра начинается.

Я оборачиваюсь через несколько секунд, притворившись, что плохо расслышала.

– Что вы здесь делаете?

– Откуда вы родом?

– Куда направляетесь?

– Кем работаете?

Я отвечаю. Даже если это игра в “девочку”, я изображаю из себя взрослую, само собой. Ну, или достаточно большую девочку, чтобы идти по улице одной.

Свобода и ответственность, пусть всего на несколько минут. Можно заняться взрослыми делами. Придумать себе жизнь и поверить в нее.

Я пока не скажу тебе, что меня часто подмывало подхватить тебя и уехать на край света. Что я не раз думала о том, что не буду записывать тебя в ясли. Лучше сидеть с тобой дома первые годы, до детского сада. Чтобы ты была вся моя целиком. Запереться с тобой. Как когда-то хотелось запереться с мамой, а теперь – с бабушкой, до самого конца.

Так бы тебя и съела.

Иногда я – твоя мать, иногда – твой ребенок. Хорошо бы стать тобой, вернуться в детство. К маме на ручки. Притом что я обязана быть взрослой, я ловлю себя на каких-то детских желаниях. Я тоже хочу, чтобы мама всегда была рядом. Я чуть ли не завидую тебе. И тут же звоню бабушке. Она рядом, днем и ночью. Вот бы переехать к ней. К ним, моим бабушке и дедушке. Наобщаться вволю, пока есть время. Сказать прямо сейчас, как мне будет ее не хватать. Она гладит меня по голове: “Не надо плакать, милая, ты будешь вспоминать, как мы прекрасно проводили время, как любили друг друга, ты будешь вспоминать самые лучшие мгновения и нашу любовь”. Я отвечаю: “Конечно, бабушка”, – крепко обнимаю ее, чувствую ее выступающие лопатки – какая же она худющая.

Я чуть приседаю, чтобы быть с ней одного роста, касаюсь губами ее щеки, утыкаюсь носом в шею. Закрываю глаза, запоминая ее тело, нежную кожу. Аромат ее духов – это “Jean-Louis Scherrer”.

Странно прощаться, когда все еще живы. Но это наша вторая натура. Готовиться к худшему, успеть все сказать, пока не поздно.

Я путаю свои желания с твоими. У тебя всегда будет и мать, и брат (а если нет, ты все равно справишься). Я забочусь о тебе, как о себе самой, потому что мне кажется, я точно знаю, что тебе надо.

Как будто ты скоро меня потеряешь. Мне не отделаться от этого чувства. Я хочу передать тебе все, что сама получила, что позволило мне прийти к тебе.

Нет, так нельзя – это чересчур. Я научусь сдерживаться, прислушиваться к тебе. Все встанет на свои места. Я провожу рукой по твоему лбу, у самых волос, так гладил меня отец. Ты стоишь, я опускаюсь перед тобой на колени, называю тебя по имени, чтобы привлечь твое внимание, чтобы время застыло, я смотрю тебе прямо в глаза. Шепчу что-то. Беру твое лицо в ладони.

Не волнуйся. Я тебя отпускаю, иди играть. Это длится лишь мгновение, максимум три секунды. Гораздо быстрее, чем время, которое мне потребуется, чтобы найти нужные слова и описать то, что я чувствую в этот момент.

Ты теребишь тесемку моего капюшона, ты уже понимаешь, что за мама тебе досталась, я вижу это. По тому, как я тебя целую, хватаю, смотрю на тебя, ты чувствуешь, что я перебарщиваю, тебе все понятно. Ты отталкиваешь меня. Я смиряюсь, стараюсь успокоиться. Ведь я целую тебя не только потому, что мне это доставляет удовольствие, я боюсь, что вдруг все закончится. Как в последний раз. От такой любви становится больно. Любовь-страх. Пора перестать бояться. Эта любовь просто немного сильнее обычной. Вот и всё.

Я чувствую, что мое тело на пределе. Малейшее недомогание напоминает мне о возрасте, о физическом состоянии, о том, что мне “нельзя болеть”. Я должна быть в форме ради тебя. Оставаться рядом как можно дольше, если понадобится.

Никак не могу расслабиться. Мне кажется, я не на высоте.

Эта безграничная ответственность меня пугает. По-моему, я все не так делаю. Срываюсь по пустякам. Если ты отказываешься от еды, если что-то у меня не выходит сразу. Надо укрыть тебя, чтобы ты не простудилась, заставить тебя принять витамины. Пустяковая царапина сводит меня с ума. Я знаю, чем чревата такая тревожная любовь: я буду чрезмерно оберегать тебя, достану своей заботой. Страх делает меня агрессивной. Первыми жертвами моей нервозности становишься ты и твой отец. Иногда я доверяю себе. Иногда нет. Моник говорит, что всегда заставляла себя все делать надлежащим образом. Выполнять ежедневные дела в определенном порядке, чтобы все было безупречно. Как же жили домохозяйки в пятидесятые-шестидесятые годы, без бытовой техники, облегчающей существование. Мне грех жаловаться. Она признается, что держала себя в ежовых рукавицах. “Расслабься, – повторяет она, – даже если вдруг еще надо что-то помыть – наплевать, подумаешь, дело”. Она пришла к этому выводу по истечении многих лет. И теперь пытается сэкономить мне время.

Она рассказывает, расчувствовавшись, как, будучи еще совсем молодой мамой, она без особого повода прикрикнула на младшего сына, потому что он никак не мог справиться с примером на вычитание или с какой-то другой задачкой. Ей до